Вечером офис похож на аквариум: окна – от пола до потолка, стеклянные внутренние перегородки, уютная неоновая подсветка. Длинноногая стайка в строгих офисных юбках скользит между пальмами – мимо подводной пещеры начальника в курилку. Золотые рыбки – мимо пираньи.

Последняя сигарета вмята в пепельницу, Alt + F4, рокот роликовых кресел. Иногда приходится задержаться после работы, разгребая гору бумаг. Чашка кофе. Гудение пылесоса. Тётя Маня – аквариумная улитка.

Алиса уже дома. Тот же халатик, ужин, телевизор вполглаза: санкции, Сирия, Украина. Не складываются буковки в слова, слова не складываются в предложения – стоят в привычном строю. Шаг вправо, шаг влево – попытка бегства от устоявшегося образа жизни.

Последняя буква, шорох простыней, монотонные прыжки секундной стрелки. Долгий зевок провожает день, женские пальцы осторожно крадутся под одеяло.

"Извини, устал".

Температура привычки, нулевая отметка, анестезия чувств.

В тянучке сонных мыслей что-то банальное: "Перевёрнута ещё одна страница жизни". Смысл затёрт от частого прикосновения, как морда бронзового пограничного пса на станции «Площадь революции». Как наскальный рисунок, слизанный тысячелетиями. Зачищен напильником по металлу как номер краденого пистолета… Мысли вязнут, рвётся ниточка…

Скала, напильник, пограничный пёс… Причём здесь пёс? А пистолет?.. Надо напрячься и вспомнить… Какой-то напильник… Какой?..

Строгие ряды алфавита рассыпаются, расписанный по буквам день превращается в абракадабру. Ночь переворачивает страницу.

Пожелтевшая бумага. Жидкая типографская краска. Жирные пятна и крошки меж страниц…

Наконец, поднимаю голову от руля. Полсотни километров от города, столько же лет со вчерашнего дня.

Остывший движок. Пепел нервов. Заправка неподалёку, но машину придётся подтолкнуть.

Домой добираюсь к вечеру. Ранние сумерки гасят косые полосы заката на потёртых обоях. Не зажигая света, пытаюсь прикончить пачку сигарет. Окуркам тесно. Вместо привычных пожелтевших страничек буковки пишут живую историю, и я не рад тому, что они обрели способность выпрыгивать из строгих рядов и складываться в слова и предложения.

Алисы всё ещё нет, телефон вне доступа. Настрой на бесплатный домашний театр и на изощрённое разоблачение изменницы рушится под напором злобы и нетерпения.

Нервы мечутся в клетке: лапами – на железные прутья, в полный звериный рост… Дрянь! Сука!

Рамку – на пол, фотографию – надвое. Хищный бросок двери. Клык английского замка впивается в дверной косяк, челюсть щёлкает, смыкается намертво. Дребезг стёкол, бетонные пролёты – в два прыжка, писк сигнализации, ключ в зажигание…

Рука замирает над рычагом коробки передач. Струны виснут как на гитаре, хозяин которой уезжает в длительную командировку… А собственно куда?

Табачный дым, рвань мыслей. Мир сузился до сигаретной пачки, которая давно и бессмысленно вращается в пальцах.

Гудрон, никотин… Сделано по лицензии… Минздрав предупреждает…

Знакомый стук каблучков частыми ударами заколачивает сердце под горло. От чёрного пятна ночи отрывается гибкая фигура, идёт на свет окон. Распахиваю навстречу автомобильную дверку.

– А ты чего в машине? – в голосе Алисы недоумение.

Нитка наушника, шорох музыки в волосах, жвачка, влажный блеск губ. Перегар спиртного густо замешен на запахе ментола.

– Выплюнь, – негромко требую я.

– Да-а? – норовисто взбрыкивает чёрными бровями Алиса, с удвоенной энергией продолжая терзать жвачку. – А иначе что?

В моём голосе прорывается злоба:

– Вытащи наушник, когда со мной разговариваешь!

– Ага! Щас-с!

Рваные предложения. Буквы – трассирующими очередями. Огневой рубеж, короткими… Пощёчина прилипает к упругой коже Алисы с таким сочным звуком, что кажется, жильцы – с первого по двадцатый – выскочат на балконы.