Пан улыбнулся:

– Зато мы не зависим от обновлений. У нас оффлайн-режим.

– И баги – навсегда.

– И честь – тоже.

Снова повисла тишина.

Не театральная – честная. Та, что приходит между людьми, которые всё сказали.

Где-то выше снова пролетел дрон. Ни один из них не поднял головы.

– Знаешь, – сказал Пан, поднимая голову. – Иногда мне кажется, что война – это просто способ заставить время снова идти.

– Почему?

– Потому что в мире, где всё уже произошло, только кровь имеет вес.

БМВ замер.

Смотрел на сигарету в пальцах – она всё ещё не была зажжена.

– Тогда получается… – сказал он медленно, – мы не воюем. Мы… отмеряем.

Каждый шаг – как секундомер.

Каждый выстрел – как точка на шкале.

Каждая смерть – как будильник, чтобы кто-то проснулся.

– Только просыпаются не они, – ответил Пан. – А мы.

БМВ кивнул.

А потом, будто сам себе:

– Жаль только, что просыпаемся в том же сне.

Пан задумчиво посмотрел и произнес:

—Те, кто умер, тоже просыпается, но только уже по-настоящему. Возможно, и не навсегда, но надолго. И просыпаются там, откуда сюда заснули. Самое интересное, что просыпается каждый в свое время, но редко кто хочет проснуться по-настоящему. Все хотят поспать подольше.

Они замолчали.

Воронка снова стала просто ямой.

Сетчатая ткань наверху тихо шевелилась, как лёгкое.

Вдалеке хлопнуло.

И ничего.

Они шли цепочкой. Тихо. Плотно. Без шорохов.

Влад – в хвосте. Пан – впереди, проверяет лес.

БМВ чуть сбоку. Леший справа.

Падали листья. Пахло глиной. Никто не говорил.

В рации щёлкнуло. Сначала раз – затем второй.

Голос был хриплый, с шумами, как будто из-под воды:

– Командир. С базы. 213-я точка накрыта. Повторяю – нашими. Цели нет.

– Подтвердите?

– Дроны сожгли. Визуально – пепел. Отбой по задаче.

Влад молчал. Пан замедлил шаг. Все переглянулись. И в этот момент – резкий свист. Хлопок. Глухой. Как будто небо что-то выдохнуло вниз. И всё разлетелось. Грязь в лицо. Свет в глаза. Кто-то закричал. Кто-то выругался.

Тело упало справа. Леший.

Пыль встала стеной. Птичье молчание смяло пространство.

Влад бросился вбок, за дерево. Глаза метались, рефлексы работали сами.

– Контакт! Контакт! – кто-то кричал.

– Слева! —

– Наверху, за кустом! —

– Бл@ть! Леший! —

Он уже не двигался. Плечо отброшено, как у сломанной куклы. Глаза открыты. Во рту – пыль. Каска покатилась вниз. Слишком далеко.

Снег пытался доползти – под выстрелами. Пан кричал:

– Не лезь! Не лезь! Он… всё. 200. Понял?!

– Тащи второго! Слева кровь!

БМВ лежал, держась за бок. Рот открыт – без звука. Секунды рвались. Никто уже не знал, что кричит. Бой ушёл за деревья. Слепые очереди. Пахло раскалённым железом. Небо – мутное, рваное. Влад всё это видел, но не чувствовал. Словно вода в ушах.

Время разбилось, как осколок гранаты – вокруг, но внутри. Он видел Лешего. И знал. Его больше нет.

Звук исчез. Как после хлопка в ухо – остался только звон, ровный, как линия на экране, когда сердце останавливается. Мир сузился, больше не было ни поля, ни боя. Он сжался до одного тела. Леший лежал на боку. Лицо в грязи, глаза открыты, но не стеклянные, просто не мигают. Лоб рассечён, но это не было страшным. Страшно было то, что он не шевелится.

Рядом – пачка печенья, выпавшая, полураскрытая, «Юбилейное». Осталась только одна половинка, как в прошлое утро. Каска блестела в луже, как игрушка, но никто не поднимал её. Кто-то кричал, стрелял, ползал – но всё это было далеко. Мир Влада сжался до пятен света на лице друга. Он смотрел и не мог оторваться. Потому что если отвернётся, если моргнёт – значит, признает. А он ещё не готов.

Он знал, что секунды уходят. Что сейчас нужно действовать, командовать, спасать. Но он сидел и смотрел. Потому что именно сейчас он понял, как выглядит невозврат. Это была тишина. Не звуковая, а человеческая. Леший молчит навсегда.