– Он едет туда, где сейчас снайпера и пулеметчика пытаются выкурить, – говорил Вайфай, пытаясь по рации вызвать броневичок. Связаться так и не получалось. Сигнал автомобиля тоже результата не дал.

– Куда он? Блин (тут было куда грубее слово), мы же без касок.

Судя по всему, сопровождающие не планировали, что нам придется приблизиться к территории, где шли бои, поэтому каски остались в располаге.

Я всматривался в черные отверстия, которые когда-то были оконными проемами. В пустых бетонных коробках могли быть нацисты. В один из прошлых наших визитов в Мариуполь другой сопровождающий говорил, что украинские боевики «отрабатывали» по мирному населению из сожженных боями домов, а после скрывались. Их пытались выкуривать, если «азовцев» удавалось засечь. Мне совсем не хотелось снова попасть под снайперский обстрел. Всего одного раза достаточно, чтобы запомнить этот мерзкий звук выстрела, который не случайно сравнивают с плетью.

Броневичок завернул во двор. Накануне отсюда депутат НС ДНР Алексей Жигулин вывез семью из 9 человек. Он поэтому так уверенно и заехал сюда, так как территория была проверена. Ну, или ему так казалось. Но военная обстановка в этот день сильно изменилась. Посреди двора лежал труп женщины без руки. Местные почему-то ее не хоронили. Хотя в Мариуполе я не единожды встречал клумбы с торчащими деревянными крестами и табличками с именем и датами рождения и смерти. Чуть позже я узнаю, почему соседи не смогли похоронить женщину.

Двор с трех сторон был окружен жилыми домами. Некоторые из них были лишь частично повреждены. Попадались даже уцелевшие окна. Рядом с этим домом оказались руины – полностью уничтоженное здание. Раздробленные плиты лежали одна на другой. Дом практически полностью осыпался. Всего одна стена все еще стояла.

Автомобили затормозили. Остановились у одного из подъездов дома с уцелевшими окнами.

– Выпустишь меня, – попросил Воху. Для себя я решил, что это все же был позывной.

Солдат молча открыл дверь багажника. Я выбрался наружу. Повсюду сновали потерянные люди. Будто не ходили, а плыли в пространстве. Рядом откуда-то оказался подросток – худощавый паренек в синей ветровке, в шапке набекрень, поджимал левую руку.

– У меня там пробита рука. Вот такая дырка. – Он сложил большой и указательный палец правой руки, чтобы показать диаметр раны.

Местные стали подходить к броневичку, получали мешки с буханками хлеба и тянули их в свои убежища – небольшие подвальчики в хрущевках. Кто-то из мирных командовал, куда конкретно нужно отнести помощь, и мужчина покорно в том направлении понес продовольствие. Все это время фоном свистели пули. Уже совсем близко шел стрелковый бой. Периодически звучали разрывы от РПГ. Должно быть, в этот момент и шел процесс «поимки» нацистских снайперов и пулеметчиков.

– Вам лучше в тот проем не заезжать. Оттуда летят пули.

Теперь все стало ясно. Хоронить женщину, чье тело лежало посреди двора, было слишком небезопасно. Между двумя хрущевками был узенький проезд. Оттуда со свистом летели пули различного калибра. На условно безопасном расстоянии от этого места я сделал несколько кадров. В объектив попали пара подъездов, женщина, заходящая в один из них, гражданский автомобиль с номерами «АЕ» (Днепропетровская область). На одной из дверей в подъезд заметил надпись «Люди. Дети». В проем между домами кроме пуль еще пробивались лучи закатного солнца. Свет падал на дорогу, усыпанную мусором.

– Давай быстрее. Поехали. – Откуда-то сзади доносились команды. – Не выходи туда, местные говорят, оттуда пули летят.

Вайфай вместе с Вохой погрузились в «восьмерку», а я запрыгнул в броневичок – уселся на пару броников, которые военные передали в Донецк своим боевым товарищам. Автомобиль проехал несколько метров вперед в сторону, откуда как раз и могли прилететь пули, после сдал назад и начал разворачиваться. Повернули и остановились у подъезда, где стоял ребенок.