А когда подозрительной Акулине Петровне привиделось, что муж ее начал лабуниться к снохе, то дело дошло и до драки.

– Что вы делали в сарайке, волочайка? Я тебя, cука, догоню и на клочки порву! – кричала красная, как угли в печи, Акулина Петровна.

– Что, амуров моих боитесь, маменька? – подбоченясь, ехидно улыбнулась Матрена и, гордо вскинув голову, добавила: – Не бойтесь, я не лужа, достанется и мужу.

Она выпрямила спину, заведя локти назад, так что упругая высокая грудь натянула до треска рубаху и пестрый сарафан вызывающе демонстрировал стать крепкого женского тела. Задыхаясь от наглости снохи, взмокшая Акулина Петровна швырнула в нее что было мочи кочергу. Матрена от неожиданности упала, и в следующий момент cверху на нее взгромоздилось грузное тело свекрови. Акулина Петровна с силой содрала c невестки платок и намотала ее растрепавшиеся длинные волосы на свою руку. Не давая ей подняться, разъяренная свекровь вскочила и, остервенело раздавая щедрые пинки, начала таскать за собой извивающуюся невестку.

В этот момент на истошный женский крик прибежал Федор Иванович. Остановившись на пороге, он увидел привычную для семьи картину, поморщился, сплюнул на пол, грозно пробурчал: «Цыц, бабы, совсем одурели! Житья от вас не стало!», снял с крючка теплый зипун и вернулся к работе во дворе.

– Федор, что у вас опять стряслось? Матрена, что ли, опять отчебучила? – cпрашивала за забором сердобольная соседка Таисия Перепелица, от любопытных глаз которой невозможно было спрятаться даже в собственном доме.

– Кошку бьют, а невестке навет дают, – хмуро отвечал Федор Иванович, приколачивая доску к стене.

Явных доказательств распутства невестки Акулина Петровна добыть так и не смогла, но до самой своей смерти подозревала ее, а вредная Матрена продолжала дразнить ревнивую свекровь, доводя ее до исступления. Мужчины в скандалы не лезли и на все попытки склонить их на чью-либо сторону отвечали: «Наше дело мужицкое, че мы там знаем».

После смерти стариков домом и семьей управлял Арсений Федорович. Рукастый Арсений умел делать все, что требовалось в деревне: пахать, сеять, косить, мог срубить хлев, починить обувь, мастерил всякую всячину – корзины, бочки, кадки. Теперь он распоряжался семейными деньгами, которые отдавал на хранение жене. Завернутые в холщовую тряпку ассигнации Матрена Даниловна прятала за баней и выдавала строго по требованию мужа. Вместе с хозяйской жилкой сыну передалась и отцовская свирепость, освященная родовыми традициями. Тело Матрены Даниловны еще долго помнило мужнины побои – долгие и умелые, которые не калечили, чтоб продолжала работать, и не убивали, но оставляли кровавые зарубки не только на спине и боках, но и в бабской памяти.

Как-то незаметно прошел Петров день, наступала жаркая пора – сенокос. Вся деревня ожидала его с нетерпением. Матрена Даниловна, в цветастом платье и косынке, вышла на крыльцо c поднятым за край передником, в который высыпала раскаленные жареные семечки. На дворе стояла невыносимая жара. Опершись спиной о дверной косяк и зажмурившись от солнца, Матрена начала щелкать семечки. Несколько грозовых туч, проплывающих по небу, закрыли жгучее солнце, отбрасывая тень на сухую землю.

– Ох, хоть бы дождя завтра не приключилось. Испортит весь покос, —сказала Матрена, поймав тень на лице, и подняла глаза к небу.

– Да не должно быть. Утром была большая роса, – отвечал Арсений Федорович, проверяя и налаживая косы для работы.

– А по мне сегодня цветы сильно пахнут – верно, к дождю.

– Да не, – протянул сосредоточенный на работе Арсений. Он ударил по косе обушком, и та издала чистый, мелодичный звон. – Воробьи купались бы в пыли, а они вона, на тебя зыркают, cемок ждут.