– Как уходишь?! А я?! Ты обо мне подумала?! Как мы теперь будем жить?!

Светлана Михайловна съежилась в предчувствии того, чего и боялась. Лидия хотела было успокоить дочь, но передумала, угадывая развитие событий. Она всегда была между молотом и наковальней, лавируя между дочерью и сестрой – служила одной, ублажала другую.

Между тем Зинаида, бешено стиснув зубы и захлебываясь в рыданиях, театрально махала руками и продолжала выкрикивать злые, вздорные слова:

– Ты обещала дом достроить? Что теперь будет с ним? Я так мечтала о своем большом доме, а теперь что, до свидания?! Ты никогда не думала обо мне и всегда делаешь так, как тебе надо!

Несправедливые обвинения племянницы обожгли Светлану. Оскорбленная грубой ложью и непониманием, она глубоко вздохнула, вбирая в себя новую порцию боли, и молча побрела к себе в комнату, глотая подступившие слезы.

Старый дедовский дом неоднократно строился и перестраивался. Сад, огород, палисадник у входа, отгороженный частоколом, в углу которого разместилась одинокая сирень, в прошлом большой скотный двор, а теперь собаки и кошки – все это были места, где сердце обретало покой. Двухскатная крыша дома напоминала глубоко натянутый на уши картуз, все стены были для тепла обшиты тесом, краска вылиняла и местами осыпалась. Дом не был веселым теремком с резными наличниками и карнизом. Одинокий, постаревший, он стал свидетелем непростой судьбы его обитателей. Причастный к жизни Абрамовых, он погибал и возрождался вместе с ними, словно живое существо, умеющее чувствовать и сопереживать, вселяя надежду на спасение от опасного мира. Теперь же он растянулся вдоль забора, как старая собака, которая верой и правдой отслужила человеку и виновато просит покоя.

Прикупив несколько лет назад соседской земли, Светлана Михайловна соединила два участка единым высоким забором, за которым развернула стройку трехэтажного коттеджа. В молодости она мечтала построить новое родовое гнездо, которое будет пристанищем не только для тела, но и для души. Надеялась защититься большим пространством от житейских невзгод и болезненных родственных взаимоотношений. Огромный дом с полукруглым «венецианским» стеклянным эркером и мансардой смотрелся празднично и нарядно. Он был разбит на две половины с двумя отдельными входами: меньшая предназначалась для сестры, а большая – для Светланы Михайловны и Зины, где для каждой предполагалась своя комната, спальня, санузел и кухня. Мать, которой Светлана возила продукты и часто баловала вкусными пирожными и любимыми конфетами, проживала в квартире поблизости. Недалеко жил и брат, который не без ее помощи построил свой небольшой домик. И все как будто вместе и совсем рядом, но что-то в «семейной сказке» Абрамовых не складывалось в единую композицию, и у меня было ощущение некой неведомой мне пока подоплеки в отношениях и действиях членов семьи, что требовало продолжения исследования.

Светлана ушла с решимостью продолжать терапию, а я осталась со своими размышлениями о ней. Она решительно ни в чем не могла отказать племяннице и проявляла по отношению к ней невероятную преданность и одновременно неприязнь, которую с трудом уже скрывала.

Дневная жара давно растворилась в вечерней июньской прохладе. В занавесках блестели звезды, а я думала о том, что все-таки нет обстоятельств, данных человеку, а есть вековые действия рода, семьи и выпавшая человеку его доля. И сколько бы он ни ждал и ни надеялся, что кто-то придет и справится с этой напастью, он обречен жить в этих обстоятельствах до тех пор, пока не осознает, что за «чудовище» скрыто семейными тайнами.