Проходя мимо сидящих на скамейке у подъезда соседок, Бердах громко поприветствовал всех сразу:

– Салем бердик, апалар!5

– Салем, салем! – загалдели они, с любопытством разглядывая моего спутника.

– Бизим синлимни, сорамай, кайда алып кетип баратырсан?6 – пьяно хихикая, спросил сосед с первого этажа, подмигивая женщинам.

Те зашикали на него, стыдя и выговаривая за длинный язык, а сами исподтишка наблюдали, куда мы идём. Чтобы облегчить им жизнь, невозмутимо попросила:

– За квартирой приглядите, пожалуйста. Я к Фатиме в гости иду, скоро буду.

– Ой, конечно, барагой. Карап турамыс. Фатимага салем айт, если что,7 – ответила за всех старшая по подъезду Мадина, любившая вставлять в каракалпакскую речь русские слова.

Отойдя на приличное расстояние, чтобы соседки не услышали, Бердах передразнил: «Конечно, барагой, а мы за тобой проследим». Я прыснула и оглянулась. Все действительно смотрели нам вслед.

У Фатимы с Кунградом я была всего несколько раз за всё время, как переехала в микрорайон, придумывая отговорки на её приглашения прийти на чай. Казалось, что я лишняя в чужом доме, где росли мальчишки-близняшки, колготились многочисленные родственники и во главе стола частенько важно восседала мать Бердаха и Кунграда. Но сегодня не было ни свекрови, ни родни, ни шумных детей, а только мы четверо.

Бросая кусочки теста в кипящий бульон, я старалась не смотреть на подругу, чтобы она не заметила мои заплаканные глаза. Она же, не глядя на меня, раскатывала тесто и щебетала, рассказывая о проделках сыновей, жалуясь на жару и сетуя на выросшие цены на сахар. «Варенье нужно варить, а сахар такой дорогой на базаре. И, знаешь, эти торговцы бессовестные, мешки водой поливают, чтобы тяжелее был сахар. Покупаешь пять кило, а потом оказывается, что полкило недовесили. Представляешь?», – спрашивала она меня, ловко нарезая тесто ровными квадратиками. Стало неловко оттого, что не могу поддержать разговор о ценах и варенье. «Откуда мне знать такие тонкости, – подумала грустно, – обычно варенье варит мама, сахар откуда-то берёт папа, я же осенью получаю свою порцию банок с наклееными бумажными этикетками, на которых маминым размашистым почерком написано название». Фатима, не дождавшись ответа, продолжала рассуждать о ценах, только изредка поглядывая на меня, словно ждала, когда же я задам тот самый вопрос, что вертелся на кончике языка, – а зачем вообще меня пригласили? Но я упорно молчала, решив, что та сама скажет. Так и вышло.

Выцедив бешбармак на большой палаутабак,8 я укладывала сверху теста куски мяса, поливая все тузлуком,9 когда подруга, как бы извиняясь, сказала, что ужин сегодня попросил устроить Бердах, чтобы поближе со мной познакомиться. Я замерла с ложкой в руке, не веря своим ушам. В том, что это была идея Фатимы свести меня с деверем, я нисколько не сомневалась, подтверждением был и извиняющийся тон, каким она сказала про Бердаха.

– Фатимка, не умела ты врать и уже не научишься. Могла бы и прямо сказать, что спишь и видишь меня своей заместительницей в штабе снох, – улыбаясь ответила я как можно непринуждённее, чтобы не огорчить мою сваху.

– Ланка, честное слово, я ничего не подстраивала. Это Бердах мне все уши прожужжал. Ужин попросил устроить, даже на базар сам с утра съездил, – оправдывалась она.

– Идём в зал, бешбармак слипнется, – буркнула я, не зная как отнестись к новости.

– Фатима, Лана, скорее, водка остывает, – весело крикнул Кунград из комнаты.

– За что пьем-то? – спросила я, с усмешкой глядя на Бердаха.

– Как за что? За бешбармак! – сказал он и, слегка пригубив, поставил рюмку на стол.