С фронта он написал письмо в «Учительскую газету», о войне и об учительстве, получил сотни писем, ответил всего на несколько, в том числе и на письмо пионерской дружины сороковой московской школы. А потом переписка с дружиной перешла в переписку с вожатой. А потом, после госпиталя, он побывал в Москве. А потом, в конце войны, они поженились. И совсем после войны – попросили отправить их в самый запущенный детский дом московской области. Для практического испытания своей модели социальной педагогики.

И началось: запущенный детдом, приведение его в порядок (вплоть до цветников и уроков ритмики), а значит и прекращение воровства персонала, нарастающий конфликт, жалобы и анонимки, комиссии и проверки – и… Новый запущенный детдом, приведение его в порядок… И педагогическая модель и закон социально-житейского механизма работали исправно, хотя в разных направлениях.

Знаменитые три «НЕ», позволяющие зеку выжить: ничему не удивляться, ничего не бояться и ничему не верить. И гимн «полосатиков». И лагерный жаргон: «ксива», «шмон», «хипеш»… Зона – через стенку, но и здесь, рядом со мной, вспышками отцовских рассказов, которым трудно верить и невозможно не верить.

– Зона? – посмеивается отец. – Знаешь, как у нас говорят: наш лагерь – это просто малая зона. А всё остальное – большая зона. Вот и вся разница.

Рядком по коридорчику шли три одинаковые двери в три комнаты для свиданий. Мы были в первой. Через одну комнату от нас сутки спустя получила свидание жена одного из «самолётчиков», наивно и без применения силы пытавшихся организовать угон самолета, чтобы перебраться на запад. Самолетчик зашёл к нам на несколько минут – остриженный наголо, неразговорчивый, проигравший свою попытку. Про жену его отец вспоминал позже, год или два спустя, с восхищением: она не позволила себя обыскать при выходе со свидания, потребовала ордер на обыск, подписанный прокурором. Ей сказали, что не выпустят. Она ответила, что продуктов у неё осталось навалом. Так и не обыскали, только с тех пор уже запаслись незаполненными ордерами с нужной подписью – для особо скандальных личностей.

В средней комнате на свидании был молоденький армянин, с братом которого мы встретились в доме приезжих. Я зашёл туда передать, что брат ждёт своей очереди. Отец армянина, черный и жилистый от сельской работы, почти не говорил по-русски, а полная и добродушная сестра оказалась преподавательницей французского языка. «Замечательно, – сказал я более или менее по-французски, – Можем с вами договориться о чём угодно, а они не поймут». И кивнул на внимательные стены. Вдруг быстрой скороговоркой, на сносном французском, не чета моему, армянка попросила меня взять к себе мешочек с продуктами. После свидания их мог пронести в лагерь мой отец, которому это уже было «положено» по отбытому сроку, а её брату – ещё нет. Я молча кивнул, взял мешочек, сунул в карман тюбик зубной пасты и щётку, протянутые парнем. И вернулся в нашу комнату. Положил мешочек под кровать, рядом с рюкзаком, ничего не сказав отцу: тот слегка задремал.

Несколько минут спустя в дверь дернулись: изнутри был накинут крючок. Раздался требовательный стук. Вошёл дежурный офицер, за ним маячили два солдатика. Меня вызывали к оперуполномоченному. Отец не удивился (три зековских «не»! ), я тоже решил не удивляться. Один из солдатиков вывел меня за железную дверь, отделявшую помещение для свиданий. Дежурный офицер и другой солдат остались. Далеко мы не пошли. Меня ждали в комнате, расположенной сразу по другую сторону железной двери – через стенку от нашей с отцом комнаты.