Самаэль Мортон был представлен ректором членам нашей кафедры экспериментальной биологии как учёный-биолог, занимающийся, в том числе, вопросами существования органических форм на метеоритах, попадающих в пределы нашей планеты. Образец метеоритной природы Мортон привёз в нашу лабораторию, якобы обнаружив в ней ДНК неизвестных науке живых организмов. Но как ни бились наши учёные, исследуя вдоль и поперёк метеоритную губку, предоставленную им Мортоном, так и не смогли подтвердить его предположения. Губку заперли в сейфе в специальной ёмкости и, казалось, забыли о ней.

Но спустя два месяца некоторые мои коллеги стали жаловаться на непроходящую слабость и сонливость. Я тогда только приехал из двухмесячной московской командировки. Помню, мы много шутили, связывая плохое самочувствие членов моей лаборатории с появлением в ней Самаэля Дракулы, как все единодушно окрестили Мортона.

Потом кому-то из нас пришла в голову идея отдать мортоновский метеорит в геологическую лабораторию, с согласия кафедры, разумеется. Из хранилища достали эту губку, и Михалыч, который знал её параметры от и до, вдруг заметил: «Неужели выросла?» Измерили – точно: на целых пять миллиметров! Все так и ахнули: «Неужто живая?!» Тут нам стало не до смеха. Решили пригласить коллег из Москвы. Пока ждали, метеорит хранился в лаборатории.

Тем временем самочувствие Сергея Михайловича Скрябина

и Вениамина Кириллова стало ухудшаться. Им казалось, что лаборатория высасывает из них жизненные силы, и они, один за другим, поспешили уволиться, пребывая в глубокой депрессии. В лаборатории остались только я и Мортон.

Хочу подчеркнуть, что к моменту появления румынского учёного в лаборатории, я уже свернул исследования по проблеме старения клетки. Но, как мне кажется, информация о том, что мне многое известно о хрононах, просочилась, несмотря на то что моя тема официально имела статус секретности. Я ловил себя всё чаще и чаще на мысли, что подозреваю Мортона в научной нечистоплотности. Он не тот, за кого себя выдаёт, в смысле научных целей и задач. У него явно иные намерения, о которых он умалчивает. Возможно, Мортон здесь вовсе не из-за метеорита – у него интерес к моим секретным исследованиям!

Но это были лишь мои догадки! И повседневная научная работа в лаборатории не давала никаких подтверждений моим мыслям! Мы вдвоём продолжали заниматься исследованиями метеоритной губки, которая день ото дня незначительно расширялась. Я стал замечать, что испытываю всё большую и большую усталость и апатию, возвращаясь домой из лаборатории. Мне казалось, что я много нервничаю из-за собственных сновидений, в которых губка вырастает до фантастически гигантских размеров и вытесняет своей массой всё живое за пределы Земли. А я, учёный, терзаюсь, что не могу остановить её рост, и в отчаянии просыпаюсь в холодном поту ни свет ни заря.

Удивительно было то, что, в противоположность моему состоянию, самочувствие и настроение Самаэля Мортона как будто улучшалось. Он выглядел свежим и бодрым и всё время улыбался и шутил. Надо заметить, что мы проводили в лаборатории примерно одинаковое количество времени: никто не хотел покидать рабочее место раньше другого, будто вёл тайную слежку за коллегой!

Что касается меня, то я сильно осунулся и даже боялся подойти к зеркалу, стараясь не замечать лишний раз ни тёмных кругов под глазами, ни углубившихся морщин. Моя маленькая Гуся стала ворчать, что повсюду в доме разбросаны папины длинные чёрные волосы, и я, чтобы реже браться за расчёску, постригся почти наголо. Я не мог больше себя обманывать: я стремительно старел и превращался в жалкое апатичное существо, у которого не хватало сил ни на что, кроме работы!