Мама так и не возвращается.

Я проживаю одну из самых страшных и тревожных ночей в своей жизни, без сна и отдыха мотаясь туда-сюда по дому, наглаживаю Ирму или выпиваю очередную чашку чая.

Отец приходит только на следующий день, серый, словно плащ-дождевик, и сообщает, что мама попала в аварию и погибла на месте.

Я смотрю на него, не в силах осознать сказанное. Слова мечутся в голове, стукаются друг об друга и о стенки черепной коробки, валятся с ног, прыгают и взлетают: погибла, погибла, погибла, погибла…

Как это – «погибла на месте»? В нашем городе несчастные случаи происходят крайне редко, и итог их всегда благополучен. Медицина достигла впечатляющих высот, основную работу выполняют магические кристаллы, а врачам надо лишь оказать самую основную помощь. Когда я заработал себе тройной перелом руки со смещением, врачи лишь поставили кость на место, так, чтобы края перелома соприкасались, и обмотали руку стерильным волокном. А сращивание костей было обеспечено с помощью магии, и уже через неделю рука была полностью здорова, а двигательные функции даже улучшились, подарив суставам ловкость и гибкость, доселе мне неведомые.

– Вылечить можно многое. Но от смерти нет спасения даже здесь, – говорит мне отец, закрывая лицо руками и, не скрываясь, в голос рыдает.

В моих глазах – пустыня Сахара с планеты Земля, только без всяких оазисов. Глазам горячо и невыносимо сухо. Из них не скатывается ни слезинки.

Проходит пара недель. Я не хожу в школу, да и вообще, редко встаю с кровати. Большую часть суток я сплю, остальное время просто валяюсь, размышляя, просматриваю фильмы или листая новости в планшетке. Правда, информация доходит до меня лишь частично, будто отсеиваясь сразу несколькими мощными фильтрами. Да и память работает не очень – даже сразу после просмотра серии я не смог бы рассказать, о чём она была.

Я даже не исхудал. По правде говоря, обычная еда не вызывает у меня интереса, а при попытке проглотить кусок, он будто застревает где-то в середине пищевода. Но отец каждый вечер заставляет меня выпить таблетку, содержащую необходимые витамины, микроэлементы и питательные вещества. Я не сопротивляюсь: это только добавило бы трудностей нам обоим. Чем быстрее я слушаюсь, тем быстрее он оставляет меня в покое. А покой – это то, чего я сейчас хочу больше всего на свете.

Отцу советуют отправить меня к врачу, так как я веду себя крайне странно, и до сих пор не выдавал никаких признаков горя. Отец не верит в «душеведов», но всё-таки соглашается. Врач, молодая женщина, никогда никого не терявшая, советует мне поплакать, устроить истерику, разбить что-нибудь, но я просто пожимаю плечами и продолжаю молчать.

– Это социопатия, – бормочет она в диктофон, хмуря брови, – он не может испытывать ни горе, не сочувствие.

Мой хороший слух на этот раз не может оказать мне очередную услугу, так как между нами – невидимая стена, разделяющая врача и пациента, и я, по идее, не должен был услышать её последние слова. Врачиня думает, что эта стена – её спасение. Но, чтобы понять мысли и чувства собеседника, мне достаточно взглянуть на его лицо. А у этой женщины лицо живое, эмоциональное, да и артикуляция губ, как у хорошего логопеда.

– Социопатия. Это очень серьёзно, – произносит она, кривясь, и вертит в руках стилус.

Будь я прежним, то передёрнулся бы сейчас от омерзения.

Тут не нужно быть большим знатоком психологии, чтобы понять: она боится. Боится того, что я вскочу с места, сломаю невидимую преграду, натянутую между нами, брошусь на неё и попробую укусить её за шею. Я вижу: она мучительно придумывает, что же со мной делать, не отправить ли меня в соответствующее заведение. Но при этом я знаю, что пока поводов для этого нет: до сих пор я не демонстрировал склонности ни к агрессии, ни к суициду.