Подо мной скрипело дерево. Я вцепился обеими руками в тонкие ветки, которые трепал ветер. Было трудно вообразить, как эта мокрая от дождя орава теснится внутри нашего дома. Утраченная, знакомая спальня с большим гардеробом, стоящим не там, где надо, уподобилась драгоценному камню, увиденному под водой во время шторма: она излучала покой, как будто бросая вызов этому дню во всех прочих его проявлениях. Затем снаружи опять появился мастер Татлоу: ссутулившись под дождем, открыл заднюю часть фургона и вытащил странный набор ломов, колец и цепей. Входная дверь снова закрылась. На меня налетел порыв ветра. Покрепче ухватившись за ветки, я увидел, что гардероб, загородивший дверь в спальню матери, трясется. Потом он как будто взорвался и разлетелся во все стороны вихрем тонких щепок, и когда в спальню ворвались мужчины в униформе, все поглотила сумятица. Дождь как будто усилился. Я представил себе, как сильные руки поднимают мою мать, вообразил, как тяжелы те цепи. Дерево моталось из стороны в сторону. Я начал соскальзывать… а потом какое-то движение в комнате вновь привлекло мое внимание.

Высокий силуэт колыхался, словно дым, и уворачивался от всего, что пыталось его окружить. Я перестал что-либо понимать; раздался грохот – то ли ветер разбушевался, то ли по-настоящему зарокотал гром, то ли затрещала деревянная рама подъемного окна, начав выпирать от некоего давления изнутри. Затем стекла разлетелись вдребезги. Я сидел на дереве почти вровень с окном, и на миг показалось, будто нечто в кружении осколков и белых простыней летит прямо на меня. Я мельком узрел ее – не преображенного эфиром монстра, а мою маму, ее улыбку и распростертые руки, ведь она летела, чтобы меня обнять. Затем видение сгинуло, и тело со спутанными конечностями упало, волоча за собой блистающие простыни, рухнуло на каменные ступени крыльца с отчетливым треском.

ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ!

Дождь перешел в ливень. Кто-то кричал. Кто-то пытался открыть входную дверь. Полицейские так мельтешили, что мастер Татлоу на их фоне казался спокойным. Бледно-розовые ручейки змеились по тропинке, устремляясь в сточную канаву. Тело на крыльце осторожно потыкали и подняли. Соседи наблюдали, сложив руки: кто со слезами или с любопытством, кто бесстрастно. Измененные конечности моей мамы падали с самодельных носилок, волочились по земле, из ее плоти торчали шипы. Я все это видел и не видел, пока неуклюже спускался с дерева и продирался через густой кустарник. Вот и обрыв – передо мною раскинулся сверкающий от дождя нижний город, над которым высился Рейнхарроу, чьи камни на вершине каким-то образом высветил солнечный луч-насмешник. Снова поднялся ветер, серый на сером; пенная кромка весеннего прибоя, бьющегося о зимние утесы. Потом из долины донесся новый звук – мучительный вой, к которому присоединялись один за другим новые голоса. Поскольку это был полусменник, фабричные гудки включились в полдень.

– Роберт! – Грандмастер Харрат воздвигся на пороге своего дома, как обычно в халате, шейном платке и с мундштуком. Я стоял под дождем. – Входи! Входи скорее! Погода сегодня мерзкая, и я подумал, ты не придешь…

В передней с меня натекла лужа. Калильные сетки источали цветочный запах, который смешивался с благоуханием одеколона, средства для полировки паркета, ароматической смеси.

– Вот, держи! – На меня надвинулось большое белое полотенце, вслед за которым семенил грандмастер Харрат. – Тебе надо обсушиться… – Я как будто погрузился в теплую перину. – Ты промок до нитки. О да, тебе абсолютно необходимо все это снять. Не сомневаюсь, мы что-то подыщем…