- Не боишься?

Я не хотел пугать ее. Но сам не знал, как поведу себя. Только она смотрела как-то странно - без страха совершенно. Даже заинтересовано.

- Не боюсь.

- Та-ак. Ты хочешь сказать, что я не убил тех воинов, что пришли за тобой?

- Одного. Да, убил. Но...

- Я не знаю, в какой момент снова стану таким. Ты знаешь? - она разозлила меня. Бесстрашная дурочка! Неужели не видит, что я не человек? Неужели не видит, что я опасен? Зачем так упорно тянет ко мне руки? Зачем... почему мне так хочется, чтобы эти руки все-таки коснулись моей кожи, раны, повязки - чего угодно, только бы ближе... еще ближе... - Стоп! Ни шагу больше! Я не хочу, чтобы ты потом являлась мне в кошмарах!

- Ты ничего не сделаешь мне!

- Откуда такая уверенность? Ты же видела своими глазами!

- Не помнишь? Совсем ничего не помнишь?

Что я должен помнить такого, что способно заставить не бояться чудовища, в которое я могу превратиться? И почему внутри моего тела, где-то рядом с сердцем, что-то назойливое и незнакомое скребется, зудит и будто бы подсказывает, направляет меня - подвинуться, сесть ближе, позволить ей... И, не имея сил сопротивляться этому зову, я говорю:

- Хорошо. Смотри.

8. 8. Милослава.

      Он, действительно, не помнит! Не помнит, как будучи зверем, принес оторванную голову Ярополка в своей окровавленной пасти! Не помнит, как бросил ее мне, забившейся в какой-то овражек от страха, под ноги! Он не помнит, как его воины метались в ужасе по поляне, как золотоволосый Горан, забыв про раненую руку, пытался влезть на дерево, спасаясь от своего же друга! И, самое главное, он не помнит, как волком улегся рядом со мной, как горько скулил и выл почти всю ночь и как забылся тревожным сном, стоило только мне, осмелев, (да что там, просто устав бояться!) сесть рядом и положить руку на его голову!

    Малейший шорох заставлял волка вздрагивать, напрягаться, а потом вскакивать и занимать угрожающую позу. Я не сразу поняла, а когда поняла, что это он МЕНЯ так защищает, успокоилась и, пристроившись прямо на земле рядом со страшным монстром, прижавшись к его теплому боку, спокойно заснула! 

     А проснулась... а проснулась лежа в объятиях обнаженного мужчины! Он то ли очень крепко спал, то ли был в забытьи. Это потом друзья одели его, трясясь от страха и отпрыгивая всякий раз, когда Дан шевелился! А он так и не проснулся! Я подсмеивалась над ними со стороны, грея в их котелке воду над костром. Но так, чтобы не заметили - чего доброго заставят меня это делать! 

     И старалась не думать.... да забыть не могла, как хорошо мне было лежать, прижатой к сильному мужскому телу! Засыпала я со страхом, а проснулась в твердой уверенности, что ОН мне точно ничего не сделает! Более того, я знала, что как нужно поступить!

    И когда он все-таки позволил осмотреть шею и я, опустившись на колени в траву рядом с ним, сидящим, прислонившись спиной к стволу дерева, осторожно отвела края развязанной тряпицы, не смогла сдержать удивленный вздох - на месте рваной раны остался едва заметный шрам! 

     - Что там? Затянулось всё, да?

     Он пытался посмотреть себе на шею, смешно скосив глаза. И был при этом совсем не страшный, а очень даже симпатичный - кареглазый, темноволосый, загорелый, с подвижными, легко выдающими его настроение и мысли, бровями. 

    - Затянулось, на-адо же-е, - удивленно протянула я. - Не болит?

     - Нет. Ничего не болит совершенно! И есть хочется! Чем там у вас пахнет так вкусно? 

     Он улыбался, но улыбка была такая грустная-прегрустная, будто бы голову занимали другие, вовсе не смешные мысли.