– При поступлении сюда ты подписывал правила. Будь добр, соблюдай.

Больше он не опаздывал.

Каждое собрание, а их по три в день, начинается с молитвы о смирении: «Господи, дай мне разум и душевный покой – принять то, что я не в силах изменить, мужество – изменить то, что могу, и мудрость – отличить одно от другого».

– Мне кажется, надо заменить слова «разум и душевный покой» на «смирение», и тогда всё встаёт на свои места, – поделился он с Егором.

– «Встаёт на свои места» – это ты правильно сказал. Давай тогда поставим? Например, вот хоть твоё упорное нежелание признавать у себя проблемы с алкоголем. Расскажи мне, кто в твоём понимании алкоголик.

– Ну, опустившийся: без работы, без семьи, без денег, без друзей, которому кроме бутылки ничего не надо.

– Но в том-то и дело, что такому, кого ты описал сейчас, кроме бутылки ничего не надо. И терять ему, получается, кроме бутылки, нечего. Зачем ему трезветь? В его случае шансы на выздоровление призрачны. Хотя есть исключения, не спорю. Почти каждому известны истории о враче или адвокате, которого буквально вытащили из канавы. Однако чем выше алкоголик от дна, тем больше вероятность, что он вернётся к трезвой жизни. Замечу, что дно у каждого своё: кто-то человека сбил, будучи за рулём в пьяном виде, а кто-то жене изменил с её подругой. Один вон на собственную свадьбу не явился, а другой оперировать бухим собрался – чуть человека не зарезал на операционном столе. У каждого своё… А у кого-то оно буквальное – дно могилы, потому что некоторым легче умереть, чем изменить себя.

– Ну, я не сбивал, не изменял и не резал. Так что моё дно ещё даже не просматривается.

– А что ты тут тогда делаешь?

– Жена отправила – ультиматум поставила.

– Вот не зря один психиатр рассказывал, что, как только открывается дверь в его кабинет и первой входит жена, а за ней муж, он понимает, что тут ловить нечего – ничего не получится. Жена привела мужа. Ей надо. Не ему. Он даже как-то не выдержал и одной такой говорит: «А давайте вам нос переделаем? Я вас к хирургу пластическому отведу. Вам точно будет лучше, я так вижу». Она возмутилась. А он говорит: «Вы сейчас делаете то же самое, приведя сюда мужа: вы за него решили. Вы. Не он. Поэтому результат будет нулевым».

Но постепенно что-то сдвигалось. Каждый день Антону приходилось много писать. Очень много. В одну тетрадь – анализ чувств за день, вечером нужно зачитать их на терапии. В другую тетрадь – «биографию питья»: про последствия своего употребления. Ещё – план трезвости, письмо семье… День и ночь идёт работа по шагам, все двенадцать надо уложить в двадцать восемь дней. Нет, конечно, выполнить их все не получится – делать это нужно всю жизнь. Вернее, некоторые из них: например, двенадцатый растягивается на всю жизнь, в отличие от первого, который принимается единожды и навсегда. Правда, путь к нему долгий: у кого-то и жизни не хватает. И хоть Антон ни в какую не хотел признавать своё бессилие перед алкоголем – «хочу – пью, не хочу – не пью», – однако приходилось думать, анализировать и писать. Халтуру «лишь бы сделать» не принимали: отправляли переписывать.

Ну вот что ты тут напишешь?

Сейчас Антон сидел на кровати в своей палате и грыз ручку. Открытая тетрадь лежала на коленях. Он остановился на третьем пункте домашнего задания: привести пример бессилия и неуправляемости своей жизни, когда употреблял спиртное. «Не помню» и «не было» тут не прокатит. Поэтому он вспоминал. Вот на совещание пьяным пришёл. Вот пропустил запланированную встречу. Вот потерял всю зарплату. И ещё много чего, где виноват был не он, а алкоголь. Будь Антон трезвым, то везде бы пришёл и ничего не потерял… Он откинулся на подушку и вытащил изо рта ручку. Память снова возвращала к тому, о чём он старался не думать, – туда, где боль и стыд, где безвозвратность и непрощение. С тех пор прошло четыре года. Четыре года со смерти отца…