…Бывало, что Скулд раздавал хлеб беженцам, стараясь хоть чем-нибудь облегчить участь обездоленных и отчаявшихся людей.

Выпечка хлеба была для Скулда поистине священным ритуалом или даже мистическо-колдовским действом. А в последнее время это занятие осталось единственным, что доставляло ему неописуемую, вдохновенную радость. Сие священное действо, работа по выпеканию хлеба, оставалась для мудрого старика загадкой. Его неизменно приводило в восторг зрелище, когда из серого куска теста (замешанного не просто на родниковой воде, но и на слезах) получалась пышущая теплом мягкая, душистая буханка хлеба. Это было похоже на настоящее чудо!

Скулд вообще был падок на разного рода чудеса. Кладбищенский смотритель прямо-таки как ребенок верил в волшебство. И фундамент этой веры состоял из его необыкновенного жизнелюбия. В этом было, с одной стороны, что-то странное: на кладбище – и такой оптимизм! А с другой стороны, чудеса на самом деле жили вокруг старика.

Скулд удивлялся всему на свете: движению руки, дыханию, биению сердца, восходу и закату солнца, ветру…

Всё было для него тайной и являлось как чудо.

Сам Скулд знал много сказок, легенд, мифов. И часто на страницах своего дневника выступал в роли сказочника, хранителя древних преданий, побасенок, былей. Такая привычка у него была – на свой лад житейские истории пересказывать. Тетрадей с записями за тридцать лет набралось аж два чемодана. Один из родственников покойного предлагал перед самой войной помочь в подготовке к изданию этих записей.

Из дневника Скулда:

«Эка невидаль – лабиринт. А может, под нашим кладбищем тоже раньше какой-то город находился? Город наподобие раскопанного лабиринта. И как это может притягивать какие-то древние развалины?.. Да меня бы ничем туда не заманили.

Эх, война! Сегодня 20.09.2026 г., хороший день, солнечный, только вот далеко на горизонте какая-то нехорошая темная туча, черная полоса всё ясней и ясней. Это очень странно. Три дня моросил дождь, такой противный, тягучий. А тут вдруг – такое чудо – ни ветерка, солнышко. Может, это затишье перед бурей?»

…Эта последняя осень начиналась для Скулда трагически. Умер его любимец – дворовый песик Рыжик, взятый Скулдом маленьким комочком, проживший и прослуживший хозяину двадцать два года.

Скулд, видимо, предчувствовал смерть друга и последние дни носил собаку на руках, нежно гладил и прижимал к груди – прощался.

Рыжик умер ночью. Кошек Скулд почему-то не любил, хотя в самом начале своей кладбищенской карьеры у него жил года два кот. Но потом, в третью свою весну, загулял, ушел, да так и не вернулся!

…Война какая-то страшная и кровавая получилась.

Видно, души людей настолько прогнили, что им для очищения теперь нужно было так эти души надсадить, испытать очистить, опалить огнем, кровью и ненавистью, чтобы вытравить, выдавить из себя всю накопившуюся, застоявшуюся гниль; нужно было столько крови пустить, чтобы с этим потоком крови вышел весь скопившийся в душах гной!

«Но неужели у человечества нет других способов излечения души, другого способа обретения души и очищения души? Только – чистилище! Но, может, вместо войны чистилищем станет действо, достойное человека!?»

За окном стояла непроглядная черная ночь…

Из дневника Скулда:

«Об одном я мечтаю последние годы. Как только страну захлестнула волна бродяжничества, мечта моя – встретиться с Бродячим Поэтом. Он был первым и единственным, кто встал на этот путь. Но бродяжничество, странствование его – особого рода, и никто его в этом никогда не достигнет, нет ему равных, и поэтому он одинок и останется таким до конца жизни. Смысл бродяжничества в поиске истины, в невозможности не скитаться. Как я его понимаю!.. Я вот не могу не писать, не исповедоваться, не изливать душу своему единственному другу на этой земле – Дневнику.