– Кто не хочет служить – делаем шаг вперёд.

Все остались на местах. Шатунова это как будто не удовлетворило. Он сказал:

– Не надо бояться. Если не хотите служить, выходите из строя. Вас отправят домой по пятнашке. Это надо сделать именно сейчас – потом будет поздно.

Пятнадцатая статья – волчий билет. Получаешь справку и катишься домой, где уже не устроишься на официальную работу. Так было в теории – к чему это привело бы на практике, мы не знали. Но проверять было слишком рискованно. Сержанты бы этого не оценили, прочие солдаты тоже. Никто из строя не вышел. Сержант Иванов с его злоебучей улыбочкой повернулся ко мне:

– Может, ты, Маэстро?

Меня прошиб холодный пот.

– Никак нет, – еле выговорил я.

– Уверен? – спросил на этот раз сержант Громов.

Я не мог в это поверить. Они при всех делали меня экскомьюникадо. Я послушался дурацкого совета и положил эти галеты в карман, у меня вытащили рукавицу, потом две, потом я оказался не в то время в Ленинской, и теперь на меня решили повесить всех собак. А ведь я хотел блестящей службы. Но теперь речь не шла даже про среднюю.

Сгорая от стыда, я отказался выходить из строя и на следующий день вместе с остальными присягнул на верность стране России. Нас распределили по взводам. Всех моих земляков отправили в первый, а меня – в четвёртый. Нашим командиром взвода стал Кулак.

Начались строевая подготовка и наряды. Первый и второй взвод теперь ходили в караул, а третий и четвёртый – в наряд по столовой. Там мы таскали мясные туши, чистили морковь и картофель, три раза в день мыли посуду за всем полком – больше тысячи человек, в жизни не слыхивавших ни о каком Дэвиде Боуи. В остальное время мыли внутренние помещения и оборудование столовой.

В армии всегда ужасно хочется есть, потому что никаких других удовольствий ты не получаешь. Поэтому в столовой мы тянули всё, что плохо лежало, и съедали это. Если кто-нибудь попадался сержантам за этим делом, его наказывали. Как минимум пробивали фанеру – били кулаками в грудь. Максимум – окунали в парашу. Так назывался большой синий пластиковый бак, стоявший на мойке, в него сливали пищевые отходы всего полка, он источал зловоние мертвечины.

Однажды я умыкнул хлеб с сыром и торопился прожевать бутерброд, при этом одновременно справляя малую нужду на заднем дворе столовой. Это заметил сержант Жуков, крепкий исполнительный слон.

– Музыкант! – окликнул меня Жуков, стоя на крыльце чёрного хода столовой.

Единственный из роты он звал меня не «Маэстро», а «Музыкант» – как будто что-то знал о значении слова. Впрочем, думаю, скорее это было что-то бессознательное.

Я вздрогнул от неожиданности, повернулся с бутербродом в руке, выбросил бутерброд, разом проглотил то, что жевал. Но было поздно. Жуков зло улыбнулся и поманил меня пальцем. Я закончил ссать, застегнулся и подошёл.

– Ну пойдём, музыкант.

Жуков взял меня за шиворот, приволок в мойку, велел другим налить глубокую тарелку параши из синего бака и поставить её на металлический стол. Когда это сделали, Жуков попытался окунуть меня лицом в эту тарелку. Я упирался, чтобы он не попал, так что он бил меня лицом об металл стола – то слева, то справа от тарелки с парашей. В конце концов мне удалось столкнуть тарелку на пол, она разбилась, параша разлилась Жукову на сапоги. Он бросил меня на пол и стал пинать этими сапогами. Я боялся дать Жукову сдачи, потому что думал, что тогда моя служба станет ещё хуже. Все этого боялись, поэтому старались вообще не выделяться. К счастью для них, существовал я, притягивавший все мыслимые несчастья.

Когда сержантам что-то было нужно, они кричали: