«Я сразу весь недоеденный в столовой хлеб стал по карманам рассовывать. Пацаны смеялись. А я думаю: смейтесь. Через пару недель посмотрю на вас, когда вам есть будет нечего, а у меня – сухари под матрасом».

Я не знал, как всё устроено в армии и почему через пару недель есть будет нечего, однако на всякий случай положил в карман бушлата недоеденную пачку галет. Она изменила всю мою жизнь.

Среди ночи меня растолкал мой земеля Алмаев:

– Э! Маэстро!

Так меня прозвали ещё в эшелоне, когда выяснилось, что я умею играть на гитаре.

– Чего?

– Вставай давай.

– Зачем?

– Тебя сержанты требуют.

– Зачем?

– Петь будешь.

– Бля.

Я поднялся, сунул ноги в тапки и, как был, в белухе, пошёл с Алмаевым. Его шконка была возле сержантских – видно, они подняли ближайшего духа и озадачили моими поисками. Двое сержантов расположились на нижних шконарях в дальней части казармы и хлебали пиво из полуторалитровых бутылок.

– О! – встрепенулись они. – Вот он, Маэстро!

Мне сунули пиво и гитару:

– Пей! Пой!

Я выпил, попытался настроить гитару, понял, что это невозможно, и затянул «Потерянный рай» Арии. Один сержант почти сразу ушёл, а другой остался слушать, вольготно полулёжа в тени верхней шконки. Я толком не мог разглядеть его лица, он пил и чуть кивал в такт. Я старался петь так, чтобы не разбудить других, но близлежащие солдаты всё равно просыпались, ворочались, шептались.

– Нормально исполняешь, Маэстро, – хозяйски, на расслабленных связках, бросил сержант, когда я закончил.

Думаю, он не знал, что «Маэстро» значит «Хозяин», иначе едва ли он бы меня так называл.

– Спасибо, – ответил я. – Как тебя звать?

– Саня Кулак.

Я пожал его могутную руку. Спел что-то ещё. Мы допили пиво.

– Ну всё, давай спать, – блаженно молвил Саня, растягиваясь на шконаре.

– Доброй ночи, – сказал я, уходя.

– Доброй, Маэстро.

Когда мы собирались на завтрак, я обнаружил, что из кармана бушлата пропали галеты. А вместе с ними одна из моих рукавиц. Как и всё обмундирование, рукавицы нам выдали ещё на распределительном пункте и сказали, что если мы потеряем что-нибудь, то будем это рожать. Что должно происходить, согласно уставу, если рядовой теряет предмет одежды, я за всю службу так и не узнал. Зато очень быстро узнал, что такое «рожать». Скорее всего, тот, кто вместе с галетами вытащил мою рукавицу, знал это не хуже. Видимо, это был простейший способ наказать меня за принесённую в казарму еду (это было запрещено). Скорее всего, это сделал младший сержант Козлик. Коренастый, с пугаными глазами посреди угристого лица, Чебурашка, выдающий себя за Крокодила Гену, Козлик был слабейшим из слонов (отслуживших полгода), поэтому в одно лицо должен был звереть в наряде по роте – с нашего приезда и пока мы не пройдём курс молодого бойца, дадим присягу и тоже сможем ходить в наряды. Вероятно, дедушки велели ему обшарить в ночи бушлаты новобранцев – мало ли что интересного сыщется.

Утреннее построение «по форме пять» – в верхней одежде. Нас сто духов, мы выстроены в две шеренги вдоль центрального прохода. Сержанты проводят смотр. Один из них останавливает взор на мне. Узнаю Саню Кулака, с кем мы ночью пили. Теперь я могу его лучше разглядеть. Крепкий, развязные жесты, смуглая, дублёная забайкальскими ветрами, с крупными порами кожа, глаза тёмной хвои, медово-русый волос с длинной чёлкой, широкие ноздри, бычьи желваки, сканирующий прищур. Кулак явно недоволен:

– Где вторая рукавица, боец? – говорит он с расслабленными связками, но твёрдым голосом, в котором звенит явственное, хотя и контролируемое свирепство.

– Вытащили ночью из кармана.