Каково же было её внутреннее возмущение, когда, по приезде в Израиль, где, подспудно надеясь избавиться от кошмара, она приготовилась увидеть еврейскую идиллию, в первый же Шаббат, выйдя из своего караванчика погулять на травке, она увидела на этой долгожданной еврейской травке толпу румын. Румыны гоготали, обливаясь потом, и пили пиво. Они только закончили гонять в футбол, вполне наслаждаясь отдыхом на Святой Земле. Еврейские детки, для которых предназначалась травка, давно сбежали на другие площадки, подальше от деревянных солдат. Сосед по каравану, еврей из Молдавии, вынес им мамалыгу – закусить пиво. Деревянные солдаты накинулись на тарелки, разбрасывая жёлтую кашу по зелёной еврейской травке. Лена заплакала. С соседом она больше не разговаривала.

В городе Лены было много пороков: много крика, много вранья и ругани. Не было только одного – равнодушия в нём не было никогда. Столько, сколько написано про Ленин город, нет ни про какой другой. Стихи, полные любви, рассказы, начиненные перцем, песни, от которых щемит сердце. Но если кто не любит этот город – он его ненавидит. Никого он не оставлял равнодушным. Такая уж выросла и Лена. Настоящее дитя своего города. Её можно было или любить, или ненавидеть, потому что она сама не могла иначе.

Он родился в городе, где всегда весна. Весна была на улице, весна была на лицах его жителей, весна была в белозубой улыбке матери, в полном счастье, разлитом в доме, где он рос. Палисадник его в любое время сверкал изумрудно-зелёной травой, изредка перемежающейся пятнами цветов, а в самом доме всегда гулял ветер, который Бен так любил. Он всегда любил весенний ветер, где бы ни встречал его: в доме, на море, или на крыше своей школы, когда он сбегал с уроков и залезал туда, откуда можно было смотреть на море. На многие вещи с детства он любил смотреть со стороны, в том числе и на людей.

Когда ей было шесть лет, она шла мимо песочницы во дворе, прямо напротив туалета. Соседская Галка прыгала через скакалочку. Галка ей патологически не нравилась, но она не понимала, почему. Остановившись, девчонка посмотрела на свои прыгалки, потом – исподтишка – на Лену, и обиженно протянула как бы в воздух: «Фу, еврейская скакалка». Лена не поняла, к кому это относится. Она подумала, что это ругательство. Скакалка, какая бы ни была, тут же запрыгала по Галкиной спине, а Лена побежала за ней следом. Обе плакали. Одна – от боли, другая – от возмущения.

Когда Лена вернулась домой, спросила бабушку: «Что такое «еврейская»?»

Евреи, это мы. Есть разные народы. Есть украинцы, греки, русские. А мы евреи.

А я девочку побила. Думала, она ругается, – расстроилась Лена.

Бабушка задумчиво покачала головой, словно бы говорила: «Не расстраивайся, ей не повредит». Так прошёл первый опыт национального самосознания.

Бен делил людей на четыре группы по принципу: для кого что главное в жизни. Первая группа хотела только получать, и не стеснялась этого. Не важно что: еды, денег, женщин, лишь бы побольше. Этой группе не важно было, что о них думают другие. Бена всегда забавляло, что эти люди заговаривают с ним, как с единомышленником, и уверены на сто процентов в том, что он разделяет их взгляды.

Вторая группа людей в классификации Бена зависела от общественного мнения. Эти люди готовы были отказаться от сиюминутных благ, таких, как еда, деньги или женщины, во имя доброго имени, почёта и уважения. Но Бен понимал в глубине души, что на самом деле они добиваются того же самого, только другим, окольным путём; ведь тот же почёт и авторитет принесёт им и деньги, и прочие жизненные удовольствия, но просто они будут не добиваться их в поту и пене, а «заслуженно получать». Бен мог слушать таких людей, а к таким людям относились и его родители, и вообще большинство его окружения, он мог даже кивать им, выражая понимание их мотивов, но в глубине души он думал: «Вы врёте! Зачем вы всё врёте?»