Трудность проблемы, однако, заключается в том, что со времени падения абсолютизма такая верховная власть какого-либо одного органа юридически и фактически больше не существует ни в одном государстве. Впрочем, и в отношении абсолютизма, можно, пожалуй, сказать, что его юридический титул на неограниченную власть являлся нередко весьма неуловимым, а фактическая неограниченность власти, по крайней мере, спорна.
Во всяком случае в государстве с более или менее развитым правовым регулированием власти мы не находим органа верховной власти в таком смысле.
Во второй половине XVIII в. говорили о неограниченной деспотической власти английского парламента (Блэкстон, Де-Лольм). Однако при этом имелся в виду не один орган, а система трех органов, независимых друг от друга, взаимно «уравновешиваемых», сдерживавших, а следовательно, и ограничивавших друг друга: палата общин, палата лордов и король.
Но и после установления парламентаризма не приходится говорить о подлинном верховенстве нижней палаты ни в Англии, ни в других буржуазных парламентарных странах, поскольку сохранены значительные элементы формального разделения властей в виде неответственности главы государства, права роспуска, а также независимой верхней палаты. Если даже считать, что прерогатива короля полностью находится в распоряжении парламента, то все же остается весьма проблематичным юридическое право парламента сделать свои полномочия постоянными или вовсе ликвидировать одну из своих частей, например королевскую власть, без ее согласия.
Еще меньше можно говорить о суверенитете парламента в парламентарных странах с писаной конституцией, стоящей над парламентом. Но, может быть, суверенная власть в буржуазно-демократических государствах, основанных на принципе «народного суверенитета», принадлежит народу? Однако реальный народный суверенитет исключается самим общественным строем капитализма. Ему противоречит также – если даже оставаться в чисто юридической плоскости – то, что «право» народа в этих государствах ограничивается одним только правом избрания представителей, а также – в некоторых государствах – правом голосовать в порядке референдума. «Суверенному» народу не предоставлено право контролировать или досрочно отзывать депутатов. И недаром современные реакционные теории Ориу или Комбетекра, по существу развивая старую доктрину Лабанда, признают за избирательным корпусом лишь так называемую «избирательную власть», рассматривая законодательную власть как право, самостоятельно и бесконтрольно осуществляемое парламентом, без всякой делегации со стороны народа, ибо последний не может делегировать власть, которой он сам не располагает (об этом чуть ниже). В странах, где существует институт референдума, к избирательной власти присоединяется также вотирование законов, выносимых при определенных условиях на референдум. Однако и тут еще весьма и весьма далеко до верховенства народа – даже в формальном смысле.
Ибо власть народа, вопросы, ей подлежащие, и способ ее осуществления устанавливаются конституцией, принятой собранием представителей. Эта власть должна осуществляться в соответствии с конституцией, и, следовательно, не является властью безусловной и неограниченной. Если даже сама конституция утверждается всенародным опросом, то состав лиц, имеющих право участвовать в опросе, и обязательный порядок голосования все же установлены не народом. А между тем, не только от избирательного права, но даже от организационно-технических особенностей избирательной системы, от характера избирательных округов, от принятия пропорциональной или мажоритарной системы, от порядка определения результатов выборов зависят и результаты выборов. Известно, что в буржуазных странах все это используется для того, чтобы всячески ограничить права народа. Юридически действует не народ, а избирательный или голосующий корпус, который установлен законом и который не совпадает со всем народом. Для того чтобы народ мог произвести акт, имеющий юридическую силу, необходимо, чтобы было предварительно кем-то установлено, кто именно участвует в этом акте, в каком порядке этот акт должен быть проголосован и т. д.