– Вам предстоит позаботиться лишь о том, чтобы некий узник прибыл в Лондон живым и здоровым. – Архиепископ произнес это едва слышно, однако в голосе его зазвучали стальные нотки. – Поручение это не потребует от вас особых усилий, господин Шардлейк, и, полагаю, вы вполне в состоянии с ним справиться. Да будет вам известно, ранее я тоже был частным лицом, профессором Кембриджа. До тех пор, пока король не затеял великий развод и ему не потребовался мой совет. Подчас Господь призывает нас выполнить свой долг, и мы не вольны ответить отказом. И ради этого нам нередко приходится пренебречь собственным покоем и безмятежностью, – добавил он, вперив в меня пронзительный взгляд.

Взгляд этот не оставлял никаких сомнений в ожидавшей меня участи. Если я откажусь от тайного поручения архиепископа, мне придется отказаться и от участия в разборе прошений. Значит, я не смогу выплатить по закладной, и отцовскую ферму придется продать за долги. К тому же я имел неосторожность нажить при дворе достаточно врагов, и прибавлять к их числу архиепископа было по меньшей мере опрометчиво. Ловушка захлопнулась. Мне оставалось лишь повиноваться.

– Я согласен, милорд, – произнес я с тяжелым вздохом.

– Документы, подтверждающие ваши полномочия, будут отосланы к вам домой завтра, – с одобрительной улыбкой сказал Кранмер. – Я говорю о бумагах, которые позволят вам присоединиться к королевской свите в качестве законника.

Он взял со стола печать и вручил ее мне. Она оказалась чрезвычайно тяжелой.

– А это вы покажете Редвинтеру. Никаких писем не потребуется.

– Могу я сообщить моему помощнику Бараку о полученном от вас поручении, милорд?

– Да. Насколько мне известно, лорд Кромвель удостаивал этого человека своим особым доверием. Правда, по его словам, Барак отнюдь не является горячим сторонником реформ.

Архиепископ пристально посмотрел на меня.

– Как, впрочем, и вы. Вы ведь, кажется, изменили своим прежним взглядам.

– Милорд, ныне я стремлюсь честно заниматься своим ремеслом, и ничего более.

– Мне это известно. Как известно и то, что в прошлом вы были среди тех, кто надеялся привести Англию к религиозному обновлению. Надеюсь, вы и поныне убеждены в том, что истинным главой английской церкви должен являться король, а не Римский Папа, – изрек он, по-прежнему буравя меня глазами. – Божьей властью король поставлен над своими подданными, дабы наставлять их на путь истинный. Когда король говорит, сам Господь вещает устами своего помазанника.

– Да, милорд, – произнес я, хотя никогда не разделял подобного убеждения.

– Помните: мятежники чрезвычайно хитры и опасны. Для того чтобы одержать над ними верх, необходимы суровые меры. Я никогда не являлся сторонником жестокости, но сейчас у нас нет иного выбора. Мы должны защитить то, чего нам удалось достичь. Впрочем, если мы намерены превратить Англию в истинно христианское и благоденствующее государство, нам еще предстоит немало потрудиться.

– Вы совершенно правы, милорд.

Губы архиепископа вновь тронула одобрительная улыбка.

– Тогда собирайтесь в путь, господин Шардлейк, и да поможет вам Бог.

Он поднялся в знак того, что аудиенция окончена. Я поклонился и направился к дверям. В голове у меня вертелась мысль о том, что поручение Кранмера вряд ли заслуживает названия милосердной миссии. Мне предстоит заботиться о том, чтобы некий узник предстал целым и невредимым перед палачами Тауэра, которые обрекут его на медленную, мучительную смерть. Любопытно, что совершил этот Бродерик, если при одном упоминании его имени в глазах архиепископа вспыхивает страх?

Воспоминания мои были прерваны громкими голосами, раздававшимися за стенами комнаты. Я бесцеремонно толкнул Барака, так что с него разом слетела дрема. Оба мы, морщась от боли в затекших ногах, торопливо поднялись и оправили одежду. Дверь распахнулась, и в комнату вошел человек в изрядно потрепанной мантии стряпчего. Мастер Ренн отличался крепким телосложением и при этом был чрезвычайно высок ростом, возвышаясь над Бараком на целую голову. Я с облегчением убедился, что, несмотря на почтенный возраст, о котором красноречиво свидетельствовали морщины, избороздившие широкое лицо мастера Ренна, его никак не назовешь дряхлым. Держался он прямо, двигался уверенно, а из-под седеющих рыжих волос, падавших на лоб, выглядывали острые и внимательные голубые глаза. Пожатие его оказалось крепким и сильным.