– Так это она и есть.

– Иди ты, точно она!? – удивился Хамза и его черные глаза заблестели.

– Точнее не бывает. И не пялься на неё так.

– А куда мне теперь смотреть? Такой шикарный женщина, а еще и наш знакомый.

– Успокойся, я пошутил, – уже сожалея, что проболтался, сказал Иван и попытался изобразить безразличие. Но Хамзу было уже не остановить.

– Э…, теперь не выкручивайся. Хочешь, я пойду и спрошу, как её зовут?

– А если она тебя после этого патрулю сдаст, скажет, что приставал, а немцы, что здесь сидят с удовольствием подтвердят, скажут, подходил к ней и что-то говорил».

Хамза насторожился, благость сошла с его физиономии, он оглянулся по сторонам и уже примирительно спросил:

– Думаешь, что сдаст?

– Запросто! Может и за сисю дать подержаться, а может и патрулю сдать, для них это без разницы.

– Да, такой подлянка с их стороны не заржавеет, – согласился Хамза, – хрен узнаешь, что у них на уме. – И уже поостыв, стал смотреть в другую сторону. А Моника, похоже, почувствовала, что разговор о ней, оглянулась и вопросительно посмотрела на Ивана. А он слегка пожал плечами, в смысле, не знаю, о чем ты хочешь спросить, а главное, что ему делать? Она чуть приметно кивнула, в смысле, поняла и, взяв сына за руку, направилась к воде.

А через время, Иван, сказав ребятам, чтобы сидели и не рыпались, встал и, делая вид, что тоже прогуливается, направился тоже к воде. А там, постоял в сторонке, и тихонько, бочком направился уже в сторону Моники. А она, присев у воды, рядом с сыном, о чем-то увлеченно с ним беседовала.

Иван остановился в двух метрах от неё и, не поворачиваясь, глядя на воду, тихо сказал:

– Привет! Рад тебя видеть.

– Здравствуй Ваня! – сказала она по складам, как тогда, при первой встрече и улыбнулась, а затем поднялась и не глядя на него, вслед за сыном прошла мимо по бережку, и остановилась, но уже, с другой стороны. Наклонилась и, поправляя сыну трусики, и не глядя на Ивана, заговорила, кивнув в сторону деревни.

– Я там живу. Видишь большое дерево, – Моника чуток повернулась и указала глазами направление, – а за ним дом с верандой наверху – это наш дом. А рядом, как это сказать, постройка для хозяйства.

– Сарай, – тихо подсказал Иван.

– Да, сарай и под крышей у него открыто с боков, там мы бельё сушим зимой и когда дождь. Если сможешь, приходи сегодня в сарай наверх, когда стемнеет.

Кровь горячей волной ударила в голову, и лицо Ивана порозовело, а по коже прошёл озноб, покрыв руки мурашками. Иван непроизвольно дернулся, боком шагнул в сторону Моники, а она поднялась, и не глядя на Ивана, разговаривая с сыном, пошла по бережку. А Иван, успокоившись и еще немного постояв, провожая взглядом баржу, проплывающую по каналу, и косясь на уходящую Монику, развернулся и направился к ребятам.

Его переполняла радость, а мозг тотчас стал искать способ, как выбраться вечером в указанное место. Но, что подобное проделать будет непросто, ясно было, как божий день. И вслед за этим подумалось, что вот эту самую ясность и надо превратить в настоящий божий день счастья. Только как?

Но если Ивана мучил этот вопрос, то Монику совсем другой.

Пригласив русского солдата к себе и, направляясь домой, она вдруг осознала, что не совсем понимает, зачем это сделала, и как вообще подобное произошло?

Когда она узнала в одном из трёх ребят, идущих по берегу канала того самого Ивана, с которым собирала картошку, а затем была и в стогу, то испытала странное чувство тревоги и радости. А тело её, вдруг вспомнив всё, сладко заныло и страстно захотело всё, что было тогда, повторить.

Глядя на Ивана, Моника вновь, точно наяву, ощутила в себе его мужскую твёрдость, напор, а еще и неловкость, робость и какую-то глубинную, душевную нежность, которая шла изнутри и трогала её потаённые женские струны, возбуждая страсть и желание.