Там, справив малую нужду, он совсем уже раскачался и сказал Ивану, чтобы тот отдал ему половину денег, заплаченных за обед.

– Какие деньги?! Я же говорил, что у меня нет денег, за билет отдал, а ты сказал, что угощаешь.

– Не помню, чтобы я тебе это говорил. Гони деньги или по шее получишь, – стал шуметь мужик и сделался уж совсем пьяным, цепляясь за Ивана и не давая уму уйти.

Остановились рядом с ними и несколько любопытных, пытаясь понять, что здесь происходит. И мужик, показывая на Ивана, объяснял:

– В ресторане с ним были. Деньги я платил, а он свою долю отдавать не хочет. Так что гони половину или в морду получишь! – шумел он.

– А я, думаешь, утрусь и всё, твоей морде тоже достанется!

– Только попробуй!.. Патруль позову, они тебя в миг загребут, и вместо отпуска будешь московские улицы подметать.

Иван понял, что дело принимает дурной оборот. Выгреб из кармана мелочь и бросил её под ноги мужику:

– На! Подавись, сволочь!

И пока тот наклонялся, отпустив на миг полу его кителя, за которую цепко держался, Иван быстро развернулся и выскочил из туалета. Вышел на улицу и покинул вокзал.

Поезд на Новороссийск, на который у Ивана был билет, отправлялся почти в десять часов вечера, поэтому Иван не торопился возвращаться. А когда нагулялся, то и вернулся. По дороге на оставшийся рубль с мелочью купил булочку, пакет молока и бутылку пива.

А на входе в вокзал его тормознул военный патруль – офицер и два солдата. Капитан проверил документы, заглянул и в бумажный пакет, что держал Иван, извлек из него бутылку «Жигулёвского» и спросил:

– А это ещё что?! Вам разве не говорили, что пиво солдатам не положено?

– Говорили, но я не собирался его здесь пить, это на дорогу, вместо воды, вдруг ночью пить захочется.

– А это и не важно, где вы будете его пить! Похоже, что вам, ефрейтор Змеенко в комендатуру захотелось прогуляться.

– Никак нет, товарищ капитан! Виноват, извините, больше подобное не повторится!

– Так-то оно лучше, – сказал капитан, подошел к чугунной урне у вокзальной двери и хряснул бутылку о её край, а горлышко, оставшиеся в руке, бросил внутрь. Достал носовой платок и вытер ладони, подошёл к Ивану, посмотрел на него, спросил:

– Поезд, когда?

– Без четверти десять, билет прокомпостировал, вот жду посадку…

– Ладно, иди, – сказал капитан, выдержав томительную паузу.

Патруль ушел, а Иван, взяв чемодан в камере хранения, забился в самый дальний угол вокзала и до объявления посадки так и просидел там, решив больше не испытывать судьбу.

Первое знакомство с Москвой сильно расстроило его, и пока он сидел и ждал посадки, на душе было так мерзко, что от радости, переполнявшей его до этих двух случаев, не осталось и следа. А от осознания того, что он в отпуске и едет домой, теплилась лишь маленькая точка, затерявшись где-то на краю его ощущений.

Это продолжилось и в вагоне, где Иван сразу же забрался на верхнюю полку и, устроившись на голом матраце, равнодушно посматривал вниз, где шумело и шебуршилось семейство москвичей – мать и две её взрослых дочери, обустраивая свой дорожный быт.

Как понял Иван, ехали москвичи до конца, в Новороссийск, а оттуда на море в Геленджик. Мамаша девиц – рослая, симпатичная и волевая мадам покрикивала на дочек и хотела, чтобы всё делалось, как она того желает. Особенно наседала на младшую Любу, как Иван понял еще школьницу. А вот старшая Вера, копия мамы и внешне и характером, из-под опеки матери уже вырвалась и не уступала ей, даже в мелочах. Однако открыто не возникала, но молча делала всё по-своему. На что мать говорила, что расскажет отцу, когда он приедет к ним в Геленджик.