Когда ветка под лапами бобра хрустнула, издав резкий звук вроде «Треск!» или «Хрясь!», сурикат пришел в себя, медленно повернул голову в сторону бобра, посмотрел на него отрешенным взглядом и опять уставился на белку.

– А ты, Машуля, уверена, – как будто не своим голосом спросил сурикатик, – что тридцать четыре?

– Что тридцать четыре? – не поняла белка.

– Градусов тридцать четыре, – пояснил зверек.

– Ну, да, – неуверенно произнесла белка, – вроде так, тридцать четыре. Но для уверенности можно в справочнике посмотреть.

– В каком справочнике?

– В моем. Мне его дедушка подарил. Большой такой. Тяжелый. Дома он у меня.

– А ты… – сурикату пришла идея, которая разогнала его кровь по жилам до нужной скорости, – можешь сходить? Надо бы уточнить: тридцать четыре или, может, тридцать пять градусов? Тут, Машуля, нужна точность. Нам градусы нельзя путать. А то так и промахнуться можно.

– Конечно, я схожу.

– Ага, давай, Машуля, сходи, а мы потихоньку пойдем в сторону тридцати четырех градусов. Ты нас потом догонишь. А я тебе, как вернешься, устрою аудиенцию с президентом. Нет, пожалуй, с президентом – это слишком. С премьер-министром. Хочешь встретиться с премьер-министром моей родины, Ботсваны?

– Ну я не знаю, – растерялась Машуля.

– Не знаю!? Ну ты, белка, даешь! – наигранно возмутился сурикатик. – Да к нему очередь на пять лет, да нет, что там – на десять лет вперед расписана. А она не знает.

– Ну, тогда хочу, – быстро определилась Машуля.

– Ну вот, другое дело. Значит, так, белка, одна нога здесь, а другая там.

– Пошли, Сеня! – скомандовал сурикатик, и они вместе с бобром зашагали в сторону тридцати четырех градусов.

– Белка, ты еще здесь?! – неожиданно повернулся сурикат.

– Все-все, я уже пошла.

– Ох, никакой дисциплины, – покачал головой сурикатик и подумал: «Слишком умная белка. Я на ее фоне буду блекнуть. Надеюсь, что она нас не догонит».

День был в разгаре, а солнце в ударе. Однако от жары страдал только Сеня. Сурикат же был бодрым и веселым.

– Ну, давай-давай, чего ты так медлишь? – то и дело оглядывался Келеули на Сеню и периодически себе под нос повторял: «Кого же ты мне, бобр, напоминаешь?»

– Иду я, иду, – отзывался бобр.

За недолгое время своей жизни Келеули был ужасно рад тому, что наконец-то ощущал свободу всем своим мохнатым телом, начиная с кончиков ушей и заканчивая кончиком хвоста. Его восторгу не было предела – конечно, в душе, ведь он не мог публично его продемонстрировать. «Свою роль нужно играть до конца», – был уверен сурикатик. А в душе он прыгал от радости, визжал от восторга и напевал победоносные песни.

«Стоп, – сказал себе Келеули и, не успев попрощаться с ускользнувшей из его мохнатой души радостью, добавил: – Да погоди ты радоваться». Келеули остановился. Да, это было неожиданно. Только было все так замечательно, как вдруг, когда он вышел из лесных зарослей, ему предстала картина бушующей реки. «Опс-с-с, – издал забавный звук Келеули. – Приплыли».

– Сеня! – закричал сурикатик.

– Чего? – еле выговорил Сеня, наконец-то догнав шустрого друга.

– Да-а-а, с физической подготовкой у тебя дело совсем плохо, – с укоризной покачала головой сурикатик, – а как с плавательной?

Сеня посмотрел на бурлящую реку и улыбнулся.

– Чего ты улыбаешься? – искренне удивился сурикатик.

– Я же бобр. Вода – это моя стихия.

– Хм, вода – это его стихия, – возмутился сурикатик, – но не моя стихия! Моя стихия – это небо. Как, по-твоему, я буду перебираться?

– Так ты это… – снова улыбнулся бобр, – перелети, – пошутил он и, не успев заметить быструю смену на лице суриката двух эмоций, удивления и возмущения, нырнул в воду.