Всех этих причуд с лихвой хватило бы любой новобрачной, чтоб уже через месяц сгрести обломки воздушного замка в мусорное ведро, упаковать чемодан и очертя голову унестись на край света. Однако душевными фортелями дело не ограничивалось: молодой Шарп был настолько слаб здоровьем, что Мэгги порой не спала по нескольку ночей подряд, а за некоторыми препаратами специально ездила в соседний город.

Он страдал жестокой астмой, без конца мучился кишечными недугами и был подвержен частым мигреням. Собственно, именно в этом окружающие и усматривали корень его союза с Маргарет: рыжая дуреха, несомненно, вышла замуж из жалости и была обречена умереть нянькой бесполезного Дона, поскольку такие доходяги обычно зловредно доживают до мафусаиловых лет, изводя всех кругом.

Но именно на этом сомнительном рубеже Маргарет неожиданно обрела молчаливую когорту сторонниц: немало женщин, хотя вслух осуждали дурацкий выбор городской вертопрашки, в недрах неисправимой женской души безмолвно понимали Мэг. Потому что этот юродивый парень любил ее…

Он любил по-своему, на собственный же увечный манер, именно так, как еще в юности мечталось каждой из трезвомыслящих и респектабельных пайнвудских дам. Не эгоцентричной привязанностью опекаемого малыша, не ревнивым обожанием зависимого неудачника, не слепым пристрастием душевнобольного. Дон любил Маргарет той древней, стержневой, изначальной любовью, какой не нужно никаких условий и ритуалов. Той самой, с какой родители всем телом ложатся на свое дитя, подставляя спину под рушащуюся кровлю дома, а собаки умирают у больничных коек хозяев.

И всего непонятней было, отчего любовь эта казалась такой очевидной. На людях Шарпы даже за руки никогда не брались. Но она окружала их, как приторный запах то ли молотого кофе, то ли варенья из поздней октябрьской айвы, одних заставляя морщиться, а других – оглядываться, сглатывая горькую голодную слюну. Неяркое, будничное волшебство, обратившее рыжую стерву и угрюмого инвалида в расколдованную принцессу и израненного рыцаря, неуязвимых в своей броне для общественного мнения.

Но, хоть любовь и не имеет цены, она всяко имеет расходы, и пайнвудцев немало занимал вопрос: на какие средства живут нигде не работающие Шарпы? А еще интересней было, когда этот загадочный денежный кран иссякнет, и как выкрутятся ребятишки после изгнания из своей страны Оз…

Ответ не заставил долго ломать голову и последовал всего полтора месяца спустя.

Солнечным утром на узкой улочке остановился неповоротливый, сияющий девственным глянцем бордовый джип, откуда фурией вылетела элегантная дама средних лет. Это была грозная миссис Сольден, глава плимутского суда и мать Маргарет.

Улица замерла, даже пчелы мудро притихли в палисадниках, и ирригаторы застенчиво подобрали вертящиеся водяные струи. Но Маргарет бестрепетно вышла на крыльцо и вздернула подбородок так, будто приглашала мать без рассусоливаний дать ей пощечину. Судья же отстранила дочь с дороги и вошла в дом.

Не более чем через полчаса судья Сольден снова показалась на крыльце, и заскучавшие было соседи обрадованно приникли к жалюзи. На сей раз судью сопровождал Дон, и почему-то сейчас не выглядел ни затравленным, ни нелепым. Судья Сольден же взялась за ручку автомобильной дверцы и отчеканила, глядя зятю в глаза:

– Эта история непозволительно затянулась, Шарп. Впрочем, Маргарет еще со средней школы мечтала изгадить свою жизнь, и вы воплотили ее мечту, будто добрый волшебник. Что ж, так тому и быть, каждый сам в ответе за свой идиотизм. Но имейте в виду: стоит вам забыть, где и с кем вы живете – и я вмешаюсь.