Второй фазой того же процесса Уоткинс считает «пробуждение аграрных классов», носителей консервативной идеологии, обогатившей понятие прогресса собственным истолкованием. Критическая по отношению к абстрактному псевдоматематическому разуму Просвещения, консервативная концепция истории опиралась на почерпнутое из близости к земле представление о постепенности органического роста и противопоставляла идеологии Французской революции подсказанный опытом умеренный реформизм. Хотя взгляды ранних консерваторов, повторяет свою схему Уоткинс, коренились в позиции землевладельческой аристократии (нашедшей сочувствие у крестьянства), консервативные теории, возбудившие на идейной основе сопротивление аграриев городским слоям, обеспечили общество еще одним элементом, необходимым для внутреннего равновесия сил. Консерваторы, как до них и просветители, не были озабочены судьбами парламентской демократии, но она выиграла от включения новых классов в политическую жизнь. Иными словами, «консервативная реакция» объективно действовала в том же направлении, что и идеология революционной перестройки.

Пробуждение городского пролетариата обозначило, согласно логике Уоткинса, третью фазу идеологического концерта интересов. Подъем пролетарских слоев, как ранее и средних классов, сопровождался созданием революционной теории, которая в хилиастическом и универсалистском духе, свойственном европейской цивилизации в целом, выдавала, по словам английского автора, стремления одного класса за общий ответ на проблемы человеческого существования. Хотя, как водится, эта попытка абсолютизации окончилась неудачей, но в итоге, торопится заметить Уоткинс, вслед за буржуазным Просвещением и консервативной на него реакцией, она стала заключительным фактором в привлечении всех слоев общества к политическому представительству.

Очевидно, что Уоткинс растворяет марксистскую революционную доктрину в идеологии тред-юнионизма, по сути, отводя марксизму роль приводного ремня и школы политического сознания в профсоюзном рабочем движении. Как замечает английский историк, сами пролетарии, «спонтанно, без просвещенных теоретиков», создали органическую модель новых общественных объединений, более успешно защищающих интересы труда от эксцессов рынка рабочей силы, чем искусственные фаланстеры и коммуны утопических социалистов. Но, называя тред-юнионы «адекватной классовой организацией рабочих», Уоткинс тем не менее тут же говорит о невозможности их плодотворных действий в широком масштабе без внесенного извне учения, которое «хотя и иллюзорно» в своих чрезмерных притязаниях, но необходимо для усиления чувств пролетарской солидарности; со временем же социально-экономическая миссия тред-юнионизма, фактически не нуждаясь ни в каких дополнениях, как бы освобождается от этого скоропреходящего идеологического «излишка». Увлекшись схематическими представлениями о том, что во всех идеологиях действенны и значимы, в сущности, только реально-политические их стороны, по ходу истории сбалансированно дополняющие друг друга, а духовный заряд каждой из идеологий играет роль лишь эмоционального возбудителя, «лозунга», автор в результате игнорирует серьезность и всеобщность революционно-преобразовательных намерений марксистской теории.

Можно сказать, что для Уоткинса, в отличие от вышеупомянутой точки зрения Брахера или Нисбета, все идеологии XIX века – «частичные». Постепенное вытеснение «частичных» идеологических признаков «тотальными» и перерождение первых идеологий во вторые характеризуется в другой политической терминологии, на языке Н. О’Салливена (67), как смена одного стиля политики другим: «ограниченного», ориентированного на государственную