Вера по большей части молчала, довольная тем, что на неё не возлагали тяжесть обязательной беседы. Потом она всё же немного осмелела и рассказала, что они с Ки видели по дороге, какие страны проезжали, в каких ресторанах обедали, по каким мостам и набережным гуляли. Мужчины слушали её, но всё же она чувствовала себя не в своей тарелке. Девушке казалось, что все трое не просто за ней наблюдают, а пристально рассматривают. Киану, видимо, выискивал промахи в её поведении, чтобы потом устроить очередную сцену, а его брат и святой отец, наоборот, смотрели на неё светлыми лицами, как люди обычно разглядывают понравившееся полотно или ясное утро. Когда она встречалась с ними взглядом, глаз они не отводили, а лишь вежливо улыбались ей, как давнему другу. Разумеется, она ничего не знала ни о них, ни о здешней жизни и не успела приобрести их расположение, но воображение подсказывало ей, что она попала к хорошим людям, и прониклась к ним симпатией.

Постепенно запас общих вопросов исчерпался, безопасный разговор ни о чём, который ничем не грозил, окончился, и Киану спросил брата:

– Ну, а как винодельня?

– Одно скажу – налоги… – Эвальд беспомощно развёл руками. – Шкуродёры… хоть караул кричи.

Эвальд устало махнул рукой, разлил вино по бокалам, и, глядя на викария, сказал:

– Ваше здоровье, отец мой.

Из-под полуопущенных век Вера следила за каждым движением Эвальда. Бессознательно ей хотелось наблюдать за ним. Нельзя было не заметить, что хоть жизнь и клокотала в Эвальде, но движения его были безмятежны и размеренны, а глаза смотрели с невозмутимым спокойствием, как это бывает лишь у людей, живущих и работающих на земле. Заметив на его широком загорелом запястье крохотную платиновую фигурку мадонны, Вера опустила глаза.

– Ну, а ты как? – в свою очередь спросил Эвальд брата.

– Заканчиваю монографию. Далее собираюсь баллотироваться во власть, – увесисто ответил Киану.

– О-о-о, – присвистнул Эвальд и сделал большой глоток, – узнаю птицу… Примкнёшь к сборщикам налогов?

Киану отодвинул тарелку, не спеша вытер рот салфеткой и вежливо спросил:

– Тебе не нравится платить налоги?

– Не нравится? – переспросил Эвальд, будто не расслышал. – Вот те на! В своё время, братец, Создатель не придумал для людей ничего умнее неизвестности, безропотного подчинения и, разумеется, жертвы. Без жертв мы никуда. Жертвуй всем, отдай всё, порви на себе последнюю рубаху и докажи таким образом свою преданность. Ой, прости меня, Господи, – он возвёл глаза к небу, перекрестился, на всякий случай поплевал через левое плечо и довольно едко продолжил: – А власть, любая власть в любом государстве, она ведь тоже не промах, она туда же лезет, на одну ступень с Создателем. Она ведь требует от людей того же самого: бесконечного жертвоприношения, подчинения и при этом так же, как и Он, – Эвальд поднял вверх указательный палец, – предпочитает держать всех в неведении.

– Ладно, – отец Родион с энтузиазмом поднял бокал, чтобы унять нарастающее напряжение за столом и улыбнулся. – Давайте осушим, если мне будет позволено так сказать, осушим, посмотрим друг на друга и возрадуемся. Когда незнакомые люди или те, кто давно не виделся, садятся за стол, вино, дети мои, сближает, и сближает оно быстрее, чем разум. А это важно. От вина проблемы исчезают, а от разума они только прибавляются.

– Отец Родион у нас специалист и по части вина, и по части небесного этикета, – шутливо сказал Эвальд.

– Если не секрет, сколько вам уже стукнуло, отец Родион? – спросил Киану. – Что-то я запамятовал…

– Возраст, доложу я вам, молодые люди, имеет значение лишь в детстве, – смакуя вино маленькими глоточками, сказал святой отец, – в юности, ну, может, ещё в зрелости, но когда ты состарился (даже если это произошло в сорок пять), когда состязание с временем окончилось, возраст уже не играет никакой роли. Кому есть дело, сколько вам – пятьдесят три или шестьдесят четыре? Да хоть все семьдесят два – окружающим все равно. Молодые быстро старятся, потом приходят следующие молодые и опять старятся, потом следующие, опять и опять, а ты всё живёшь и живёшь. Бо́льшая часть жизни, детки мои, проходит в старости.