Когда его губы, такие жесткие и уверенные, как и он сам, касаются моих, последние остатки мозга отключаются. Бог мой, он так целуется, что я разлетаюсь на мелкие атомы и растворяюсь в нигде, я обретаю крылья и парю.

Да чтоб тебя!

Я действительно парю. Но недолго, пока меня не опрокидывают на кровать.

– Хочу тебя, пиздец, – выдыхает Сулейман потяжелевшим голосом, резкими рывками задирает подол платья и почти рвет колготки.

Прихожу в себя быстро, но не настолько, чтобы успеть вывернуться.

Султанова буквально кроет, он действует жестко, агрессивно, а все мои попытки себя остановить просто не замечает.

– Нет, – мотаю головой, пытаясь сказать громко.

Но выходит лишь сип.

Я хотела лишь один поцелуй, но не то, что он задумал.

– Нет, – повторяю на выдохе, пугаясь его напора и безумия.

Ведь он больше не смотрит мне в лицо, только на тело, до которого уже практически добрался. Его не интересуют мои губы, глаза, ему хочется большего.

И он это берет.

В два рывка сдергивает колготки и трусики, еще секунда, чтобы перехватить и зажать огромной рукой оба запястья. Другой рукой вжикает молнией на своих брюках и, подхватив одну ногу под колено, наваливается сверху.

– Нееет, – выдыхаю в тот момент, когда он одним резким толчком входит в меня практически полностью.

– Дааа, – смотрит он чернющими безднами и делает новый рывок.

– Нет, – шепчу беззвучно и в шоке качаю головой.

– Да, – рычит он, всецело отдаваясь процессу.

Отворачиваюсь и опускаю ресницы, чтобы не видеть ненормального блеска в сумасшедших темно-карих глазах. Глазах, которые еще пять минут нравились, а сейчас стали пугать.

Мамочка, за что?

Кидаю вопрос в никуда, ощущая себя резиновой куклой, подпрыгивающей при каждом новом еще более агрессивном толчке. Затуманенный от слез взгляд в какой-то момент выхватывает окно, и я бездумно смотрю на звезды, пока мое тело используют, как захотят.

Раз. Еще раз. И еще.

У меня не остается сил, чтобы сопротивляться, нет голоса, чтобы закричать. Есть только слезы, которые безостановочно текут по вискам.

– Аааа, ссука, – рычит Султанов, резко выходя и кончая мне на живот.

С минуту, кажется, смотрит на свою личную метку на моем теле, а затем поднимается.

– Салфетки на столе. Вытрись, – отдает команду, потому что я так и лежу, растерзанная и совершенно безучастная. – Я в душ, а то грязный.

Поворачиваю голову и отмечаю на жестких губах подобие улыбки.

И мне даже напрягаться не стоит, чтобы понять ее значение: еще одна дура побывала под Султановым. Можно ставить очередную галочку.

Ставь, сволочь, произношу мысленно, вновь отворачивая голову и ожидая, когда он уйдет. И, как только слышу щелчок от захлопнувшейся двери в ванную, резко подскакиваю и привожу себя в порядок.

Хватаю первую попавшуюся вещь и вытираю склизкую дрянь с живота. Чхать я хотела на то, что кому-то это может потом не понравиться. Как могу, поправляю одежду, и почти бегом, если так можно выразиться, по стеночке добираюсь до прихожей.

Ноги трясутся, когда я надеваю сапоги. Тело дрожит и плохо слушается. Потому сдергиваю с вешалки зимнее пальто и, повернув личину, выскальзываю в общий коридор, не одеваясь.

Главное, поскорее сбежать из этого места.

Уйти подальше.

Забыть.

О том, что на дворе март, и это самая настоящая зима, понимаю минут через десять. Окоченевшими пальцами накидываю пуховик, застёгиваюсь и опускаю пониже капюшон.

Меня трясет будто лихорадке. Но уже не только от холода. Истерика набирает обороты, как сход лавины.

– Не-на-ви-жу, – задыхаясь рыданиями, произношу тихо и по слогам и закрываю рот ладошкой, чтобы не заорать в голос. – Я сильная. Я все забуду, – даю себе обещание и вновь шепчу между глубокими вздохами. – Султанов, я тебя ненавижу!