– Я слабый и никому не нужный ребенок, – едва выдавила я сквозь слезы.

Фридрих взял меня за руку и прижал к себе.

– Но мы тебя все равно любим, такую слабую и ненужную даже самой себе, – он сказал это с теплом и заботой, и я поверила его словам, и было легко плакать и также легко отпускать свою боль.

Вдруг он крепко прижал мою голову к груди и шепнул в ухо: «Слушай часы». Я слышала только мерное биение его сердца, а другим ухом старалась уловить тиканье. Наконец это удалось. Вдруг я поняла, что эти звуки совпали, но между ними вмешивался еще неровный бег моего сердца. Потом он выровнялся, оказавшись словно между двумя маятниками и меня испугало то, что случилось после резонанса. Мое сердце перестало быть моим, я слышала его звук не из себя, а откуда то сверху, и звук этот был довольно громким и пугающе властным. Я чувствовала, то, что являлось звуком было живым и имело разум, но отличный от просто человеческого. Это состояние невозможно было ни объяснить, ни понять, нечто, иное, таящее неизвестность черным плащом закрыло от меня весь прошлый опыт сознания. В голову будто ударил холодный порыв ветра, проникнув сквозь кости черепа, сковал мозг льдом, лицо замерзло и мне казалось, что я вся покрылась инеем и трясусь как в лихорадке. Я могла различать только слабое сияние ночника, да синеватые клубы сигарного дыма, которые заворачивались в причудливые спирали и эти спирали проникали в меня, пока Фридрих не закрыл мне глаза крепко прижав к лицу ладонь. Я чувствовала, что больше не дышу, слышался только гулкий звук, который постепенно сжался в точку, а затем исчез совсем.

Я висела где – то в пустоте и это состояние было сродни положению мухи попавшей в кисель. Невозможно было крикнуть, потому что дыхание просто отсутствовало, невозможно было совершить хоть малейшее движение, потому что двигать стало нечем. Но самым жутким было то, что я могла осознавать происходящее и как мне казалось, могла видеть кромешную тьму, которая сплющила меня или растворила в этом могильном пространстве. Паника вырастала из неизвестности, и пространство никак не реагировало на мои отчаянные попытки что – либо прояснить. Тогда ужас поглотил меня, я потеряла сознание.

Пробуждение как медленный выход в нирвану. Сквозь дрему чудился аромат морских волн. Под рукой струился прохладный шелк и я не сразу поняла, что касаюсь своего платья, иссиня – черный подол которого струился с дивана блестящими волнами. Все казалось новым и странным, а мягкий звук больших часов успокаивал, облачка на далеком квадратике неба заигрывали друг с другом, веселый шепот двух необычных мужчин радовал, создавая вокруг почти семейную гармонию.

Сэм заметил, что я проснулась и кивнул Фридриху, который тотчас наполнил бокалы кроваво – красным вином. Он нагнулся, поцеловал меня в лоб и протянул бокал.

– Я выпью за твое непознанное желание! – игриво произнес он.

Вино было прохладным с терпковатым и сладким привкусом вишни. Потом Фридрих стал рассказывать нам истории из своей бурной жизни, мы смеялись и милая безмятежность вливалась в мою душу. Я не хотела ничего, я была счастлива и сердце переполненное радостью, выливало ее теплым смехом, но некий таинственный голос из глубины его подсказывал, что и это волшебное действо конечно. Кто – нибудь из нас обязательно скажет заветное слово, которому суждено будет направить разговор, а с ним и настроение в другое русло и вся эта сцена переменится, как меняются узоры в чудесном калейдоскопе при одном легком движении неосторожной руки.

Речь опять зашла о Вагнере.

– Ты скоро увидишь его, – пообещал Сэм. – Он велик и ужасен!