– Выбор есть всегда. Хотя есть ли на самом деле этот выбор? Ведь голос сердца это по сути директива, высший приказ, противоречие которому ведет к кататонии души, к вечному аду. Тогда сесть голым задом на сковородку и смачно шипеть в собственном жиру посчастливится еще при жизни, – он усмехнулся саркастически и поправил свои волнистые пряди. – Тогда я выбрал страдания, которые даровали мне вечность. Сейчас я выбрал полную противоположность, потому что так решила душа, таково было желание Того Кто Сообщает это душе, и я понял, что сопротивление бессмысленно и милостью Божьей стал Игроком.

Хотя лицо его и выражало беспробудное счастье, нотки всколыхнувшегося прошлого едва, но звучали из его души. Я чувствовала, что та его суть – непризнанного скитальца, неприкаянного сверхчеловека, все равно оставила на его бессмертной душе толстый рубец, который уже давно не кровоточил, но при плохой погоде давал о себе знать, потому что когда-то пережитое душой не стирается ни временем, ни смертью, оно лишь затуманивается новым, но не исчезает никогда. Прошлые жизни как вечная татуировка, выжженное судьбой клеймо, которое прибудет с душой и ныне и во веки веков, пока она окончательно не вольется в святой Грааль и там смешавшись с остальными, дополнит букет напитка до более изысканного.

Плавное течение моих мыслей прервал ироничный голос Фридриха.

– Так чего же боится наша фроиляйн? – спросил он и сцепил руки на животе, будто приготовился слушать увлекательное повествование о моих фобиях.

Я пожала плечами. Сейчас я просто не осознавала своих страхов, мне было тепло и немного грустно.

– Ты могла бы станцевать сейчас? – после недолгой паузы спросил вдруг Фридрих.

Его вопрос выбил меня из потока спокойствия и плавно текущие мысли резко сбились в кучу. По спине поползли холодные мурашки, мне показалось, что я ослышалась.

– Ты смогла бы показать сейчас в танце свои чувства? Что ты чувствуешь: покой, смятение, грусть или нежную радость? Какие движения эти чувства пробудят в твоем теле?

Глаза его искрились восторгом от своей простой выдумки и от того, что он так точно смог вычислить этот страх, который поднялся из недр моего бессознательного и заполнил мозг изводящим жужжанием. Я тупо смотрела перед собой и только отразившиеся в полированном столике облака не давали мне оглохнуть окончательно.

– Я не умею танцевать, – буркнула я.

Фридрих улыбнулся и склонив по – птичьи голову смотрел на меня не мигая, а затем кивнул скучающему Сэму.

– Не обязательно быть великой танцовщицей, – сказал Сэм. – Просто слушай свое тело, а оно подскажет любые па, которым не научат тебя в балетных классах.

Несколько секунд царило напряженное молчание, а потом будто оправдываясь, я сбивчиво рассказывала о том, что умела танцевать, когда была маленькой и в голове прокручивались разные картинки из моего прошлого, которое я отбросила как ненужную и незатейливую историю моего детства. Меня всегда охватывало кромешное одиночество и скука, когда я вспоминала о нем и эта скука служила оправданием мне для самой себя в собственной несостоятельности и невозможности принять вызов, который мне бросала жизнь. Проще было уйти в Plusquamperfekt, а из него выпрыгнуть в невроз, и продолжать лелеять жалость к себе и ненавидеть собственную жизнь. Осознать себя вдруг как никчемное и слабое существо было очень болезненно и, подняв глаза к небесному потолку, я увидела маленькие ватные клочки, тихо плывущие по яркой лазури небес, будто небрежные мазки кисти маэстро, придавшие картине свободную легкость. Лазурь слепила глаза, выжигая из них крохотные колкие слезинки. Тихо шли часы, воздух плавно наполнялся ароматом сигары, которую раскуривал Сэм.