Сукины дети – 3. Круги на воде Татьяна и Дмитрий Зимины

На кладбище было тихо. Зыбкий, как призрачный туман рассвет едва окрасил небесную кромку в цвет брюха снулого лосося.

К моим ногам неслышно упал кленовый лист, охристо-желтый из-за первых заморозков. Узорчатый край его неспешно поедал толстый зелёный червяк.

Пахло прелью, осенними сумерками и разрытой могилой.

Положив букетик багровых осенних астр к каменному изголовью, я ещё раз перечёл надпись.

"Стрельников Александр Николаевич. Одна тысяча девятьсот девяносто пятый, Две тысячи…"

И больше ничего. Только пустая, приятная на ощупь шероховатость серого базальта.

Впрочем, если бы меня спросили, какую эпитафию я хотел бы видеть на своём надгробии, я бы затруднился.

Наплюй, – советовал Алекс. – Я вот тоже долго не знал, что бы такого написать на своей могиле. К счастью, обошлось без меня – люди добрые постарались…

Отвернувшись, я неспешно побрёл по узкой тропинке. Шагов слышно не было – их скрадывали опавшие листья.

Хорошо, что Алекс похоронил меня именно здесь, под присмотром у Гиллеля, – думал я. – Можно приходить, издалека любоваться на Мириам… Близко я к своей бывшей девушке не подходил. Боялся.

Успел уклониться только потому, что было необычайно тихо, и любой посторонний шорох в неподвижном воздухе был прекрасно слышен. Даже шелест летящего оружия.

Отступив в сторону, я вынул из воздуха метательный нож. Осмотрел лезвие. Так и есть: смесь чесночной эссенции и нитрата серебра. Если бы на моём месте был банальный упырь, одна эманация этой взрывной смеси свалила бы его в жутких корчах.

Усмехнувшись, я высунул язык и демонстративно слизнул с лезвия пахучую каплю. Язык обожгло – словно я прижался данным органом к раскалённой сковороде. Разумеется, виду я не показал. Был вознагражден едва слышным вздохом разочарования, и быстро удаляющимся топотом.

Очередной соискатель премии "Ван Хельсинг года"посчитал за благо ретироваться, так и не встретившись с потенциальной жертвой лицом к лицу.

Так и подмывало вылезти у соискателя перед носом из свежей могилы, приготовленной заботливым сторожем для нового постояльца, и негромко так, с расстановкой сказать: "Бу"…

Но я выше этого.

А если честно, просто надоело. Как и предрекал Алекс, после Московских событий наше агентство, и меня в частности, просто затопил шквал покушений.

Колдуны, маги, охотники на вампиров и вампиры-косплейщики, с картофельными клыками, с красными линзами в глазах… Все они хотели мою голову в свою коллекцию.

Потому что не верили. Потому что думали: я – такой же, как они недоросль, которому по случаю выпала хорошая реклама. Многие, разочаровавшись при первом же нападении, отходили в сторону. Некоторые пытались еще пару раз – и тоже исчезали.

Но были другие. Те, что с восторгом приняли мою вторую сущность, и теперь хотели – настаивали – чтобы я сделал их такими же.

– Откуда они узнают? – спрашивал я Алекса за утренним кофе. – Мне казалось, наш мирок довольно замкнут и не склонен к разглашению своих тайн…

Алекс только хохотал, ворошил мои белые волосы, будто я пацан, пришедший к папуле за утешением, и шелестел листами газеты.

Вот приду домой, – рассуждал я. – И прямо так с порога и скажу: надоело.

Вопреки ожиданиям, в столовой Алекса не было. Как не было и на кухне, где гремела джезвами хмурая с утра Антигона.

– На заднем дворе поищи, – бросила она через плечо на мой вопрос, где искать шефа. – Он там уток кормит.

Давно положив себе за правило ничему не удивляться, я пошел на задний двор.

Фонтан, розы и стриженые из хвои скульптуры были в саду, с парадного. С другой стороны, там, куда к мусорным бакам вела каменная, скользкая по зиме дорожка, были гараж, чёрный вход в арсенал и пруд.

Точнее, раньше это была выгребная яма, но Алекс счёл, что лицезрение помойки мешает вкушению утренней сигареты, и переделал её в пруд. Золотых карпов там не водилось, зато водились осока, густая, как овсяная каша, ряска и крупные, коричневатые с прозеленью лягухи.

В данный момент со стороны пруда доносились громкий плеск и придушенный голос.

– Пощадите, Алесан Сергеич, не виноватый я, век воли не видать.

Я потихоньку пошел за изгородью из бирючины, чтобы подсмотреть.

В пруду плавал мальчишка. Ну как плавал? Бултыхался на самом глубоком – полтора метра – месте, весь в тине, ряске, с синими губами и с такими же синими, тощими костистыми лапками.

Когда мальчишка пытался приблизиться к берегу, Алекс равнодушно выставлял перед его лицом острие шпаги, вынуждая отступить "на глубину".

Говоря "мальчишка", я немного преувеличиваю. Лет ему было восемнадцать-двадцать, может, больше. Просто из-за облепленной чёрными мокрыми волосами головы, от чего уши казались оттопыренными, а нос заострившимся – он казался моложе.

Плавал гость прямо в одежде, тяжелом твидовом пальто и ботинках. Я видел каблуки, когда он особенно ретиво взбрыкивал ногами. Концы длинного вязаного шарфа элегично плыли по воде.

Гость предпринял отчаянную попытку выбраться – Алекс вновь несильно ткнул его кончиком шпаги. Вода окрасилась бурым.

Парня мне было жалко. Вода по осеннему времени в пруду ледяная, тиной воняет мерзко. К тому же, в иле на дне водятся пиявки… Почуяв вкус крови, они уже мелькали чёрными кожистыми молниями вокруг небольших ранок.

Пиявок Алекс специально привёз из Конго. Были они толстые, зубастые и очень прожорливые.

Протиснувшись сквозь изгородь, я подошел к пруду.

– Доброе утро.

Я поздоровался сразу с обоими, с Алексом и пловцом. Шеф только поднял одну бровь, как бы вопрошая: А доброе ли?..

Парень заискивающе улыбнулся. Я присмотрелся к бледному лицу с синими губами.

– Кажется, мы уже встречались, – сказал я вежливо. – Ллигур, я не ошибся? Ученик чародея Асмодея.

– Точно, – зубы пловца отбивали громкую дробь. – На вечеринке в честь дня рождения Иды Геркулановны!.. Вы были с очень интересной дамой… Мы с вами тогда хорошо поболтали об особенностях охоты на упырей.

– А вот теперь ты решил поохотиться на меня, – я широко улыбнулся.

– Н-ничего личного, – просипел пловец.

– Только бизнес, я прекрасно понимаю. Что ж, – я светски шаркнул ножкой. – Не смею задерживать. Останетесь в живых – пишите в твитер…

Я знал, что Алекс его не убьёт. Погоняет, покормит голодающих по осеннему времени пиявок – и отпустит от греха.

На кухне меня окутали запахи свежесваренного кофе, топлёных сливок и горячих булочек. Прикрыв глаза, я секунду постоял, наслаждаясь этим ощущением. Словно ничего и не было. Словно и нет могилы с моим именем на старом еврейском кладбище…

Антигона читала газету. Сегодня она была в ярком розовом свитерке, бледно-голубых джинсах и с новой причёской: вместо обычной гули на макушке, волосы её были заплетены в множество плотно прижатых к голове косичек. На макушке косички топорщились расплетёнными кончиками, отчего затылок её был похож на ядрёную ярко-рыжую луковицу.

"Ведомости"– прочёл я название, когда шел к своему табурету. Буква "е"была заменена на старинную "ять", а шрифт набран крупно, чёрными буквами по сероватой бумаге.

Устроившись поудобнее, я издал душераздирающий вздох. Антигона, поняв намёк, отложила сухо шелестящие листы, прошла к холодильнику, достала трёхлитровую банку с густой и чёрной, как смола, жижей. Опрокинула край над белой фарфоровой чашкой, и когда та наполнилась, открыла дверцу микроволновки.

– А можно холодной? – спросил я без всякой надежды.

– Отец Прохор велели греть.

Звенькнул сигнал и чашка с тёплой свиной кровью встала передо мной, как свершившийся факт.

Я невольно вдохнул аромат и содрогнулся. Кровь – чёрная, густая, с мелкой пеной пузырьков, одновременно внушала отвращение и трепет удовольствия.

– Давай, – подстегнула Антигона. – Глоточек – за маму, глоточек – за папу, глоточек – за дядю Алекса…

Зажмурившись, затаив дыхание, я выпил её, как лекарство. Привычно подавил рвотный спазм, взял протянутую Антигоной сигарету, закурил…

По жилам расходилось тепло. Где-то внутри, в животе, разжался стальной капкан, выпустив мой желудок на свободу.

Я чувствовал, как на бледную кожу лица возвращаются краски, как в ямке над ключицей вновь начинает биться пульс…

– Ну вот, – Антигона забрала чашку и пошла к раковине сполоснуть. – Хоть на человека стал похож. А то шалается по ночам, как голодный вурдалак. Не зря они на тебя охотятся…

– Зачем они так со мной, а?

Дым сигареты был горьким и вкусным. Единственное оставшееся мне человеческое удовольствие…

– Что я им такого сделал? Ведь мы на одной стороне!..

– А ты их бесишь, – доходчиво пояснила Антигона, вновь берясь за газету.

– Я же не виноват, что стал… Таким.

– Вот именно, – вредная девчонка усиленно делала вид, что читает.

– Не понял.

Вздохнув, она опустила газету.

– Знаешь, что бы они отдали за то, чтобы оказаться на твоём месте?

– В "Петербургских тайнах"? На побегушках у Алекса?..

– Ты знаешь, о чём я, – ресницы у Антигоны сегодня были выкрашены зелёной тушью. Это её ничуть не портило, и даже придавало глазам загадочной глубины. – Любой из них отдал бы всё за то, чтобы получить твою силу. И кстати: это вполне себе возможно, если удасться тебя кокнуть. А ты ещё и кровь пить не хочешь…

– Но я же пью!..

– "Но я же пью…"– кривляясь, передразнила девчонка. – Одну чашку, через два дня на третий. А должен – каждый день, утром и вечером, как часы.