Ему больно. Я по глазам сучьим вижу. Но он не выдает ни единого звука. Упрямый и вечно всё стремящийся сделать мне наперекор.

— Потише, папенька, иначе голос сядет. Как с подчиненными потом будете разговаривать?

— Перестань ёрничать, — цежу и еще сильней стискиваю его больную ногу.

Лицо Ильи тут же бледнеет, а ироничная ухмылка наконец-то сползает с наглого лица.

— Отвечай на мой вопрос.

— Не думал, что ты так сильно начнешь волноваться из-за покореженной машины. У тебя их пару десятков.

— Плевать я хотел на машину, — я отпускаю его ногу и причесываю пальцами свои волосы.

— Только не говори, что беспокоился о моем состоянии, — прыскает Илья и медленно принимает сидячее положение.

Когда я только узнал о том, что он попал в аварию, на одну микроскопическую секунду позволил себе подумать о его смерти. О том, что эта вереница проблем наконец-то подошла к своему логическому завершению. Но он выжил. Более того — отделался лишь парой царапин и гематомами. Фортуна явно любит этого сопляка.

— Ты — часть моей семьи, — нависаю над Ильей и напоминаю ему в сотый раз. — Твои поступки бросают тень и на меня, мою репутацию. А репутацию я никогда не считал пустым звуком.

— Это почти святыня, — шепчет Илья и мельком поднимает взгляд к потолку.

— Долго еще клоуна из себя строить будешь? — сузив глаза, спрашиваю у него. — Может, мне для тебя прикупить клоунский наряд, чтобы ни у кого не возникало ошибочного мнения на твой счет. Что скажешь?

— А это разве не навредит твоей репутации, папенька?

Скрипнув зубами, я отхожу к окну и прячу руки за спиной.

— У меня нет времени выслушивать твои бездарные упражнения в остроумии. Я тебе дал даже больше, чем ты заслуживаешь. А ты вместо того, чтобы хоть что-то сделать для своей семьи, тратишь мои деньги на шлюх, выпивку и разбиваешь мои машины.

— Я готов работать, папенька, это ты не хочешь меня замечать.

— Ты не будешь моей правой рукой. Если я это сделаю, фактически макну тебя лицом в кормушку. Не для этого я столько сил и времени потратил на восстановление отцовского бизнеса, чтобы ты всё разбазарил, укатывая своих дружков-лодырей.

— Ты веришь только в то, во что хочешь, — без прежней иронии и издевки тихо отвечает Илья.

Не знаю, что больше меня раздражает в нем: когда он строит из себя клоуна или когда говорит и смотрит на меня с упреком, будто бы я для него дерьмовый отец.

— Ты пока что не дал мне ни одного повода усомниться в собственной правоте, — с легкостью парирую.

— Будто ты позволишь этому вообще когда-либо случиться, — хмыкает Илья и поправляет подушку у себя под спиной.

— У меня нет ни времени, ни желания продолжать этот малосодержательный разговор. Ты давно уже не маленький ребенок и должен проявить себя. Я дал тебе всё, о чем многие другие могут только мечтать. А ты вместо того, чтобы просто быть мне благодарным и работать на общее благо, вынуждаешь срываться, бросать всё и мчаться тебе на выручку.

— Ты не дал мне главного.

— Я. Не сделаю. Тебя. Своей правой рукой. — Повторяю, вколачивая между словами паузу за паузой.

Илья смеется. Запрокинув голову, он смеется так, что я вдруг ощущаю то, чего не чувствовал уже давно. Лет двадцать, точно. Я чувствую себя униженным.

Мне приходится приложить весь максимум усилий, чтобы удержать на своем лице маску абсолютной непроницаемости. Только этот сопливый недоносок умеет выводить меня из себя. Быстро и прицельно. Он об этом прекрасно знает и не упускает шанса воспользоваться случаем, чтобы лишний раз не поиграть на моей выдержке.

— Веселись, — небрежно бросаю. — Надеюсь, когда ты останешься без копейки на счету, твое настроение останется всё таким же приподнятым.