Начавшиеся споры в печати заботливо подпитывались письмами от друзей (которые позиционировали себя и «за», и «против»), ответами на ответы, спровоцированные прежними ответами; в газетных колонках читательской корреспонденции все это наслаивалось одно на другое. Имена Аги и Шаха были вываляны в грязи: кто эти афганцы, неизвестно откуда взявшиеся, не имеющие за плечами стажа преподавания в каком-либо институте или университете?

Ситуация обострялась еще и тем, что книги Шаха как раз начали становиться бестселлерами, и Том Махлер из издательского дома «Джонатан Кейп» хотел сделать из него преемника Махариши. Английские востоковеды, заведовавшие различными институтами и системой образования в целом, монополизировали в литературе эту тему, но их книги продавались всего лишь сотнями, поэтому они неодобрительно отнеслись к появлению на своей территории какого-то выскочки. Подлинность рукописи, использованной для перевода, вызывала бесконечные споры; от Аги потребовали предъявить персидский оригинал; в данных обстоятельствах, он отказался идти на поводу у подобных людей и так и не предъявил использованный источник.

На пасхальной встрече 1968 года Ага попросил встать и пересчитаться тех, кто желает участвовать в суфийской работе, которую с этих пор будут называть не «Работой», как у гурджиевцев, а «Традицией». Это вызвало первый из целого ряда последовательных шоков.

Он никогда раньше не требовал от нас подобной демонстрации; мы все были достойными и послушными (а некоторые даже высокоинтеллектуальными) людьми. Потом он сказал, что собирается перестать заботиться о нас. Я не поверил ему ни на мгновение – сама эта идея была чем-то невообразимым. Может быть, он обращался только к некоторым из присутствующих; этот случай навсегда остался для меня загадкой. Я не могу объяснить произошедшего, а значит, не буду и пытаться.

Возможно, события того периода были своего рода лакмусовой бумагой, то есть способом, которым братья оценивали, как Традиция суфиев приживется на Западе. В любом случае, с этого момента братья пошли разными путями, или «согласились не соглашаться», как сказал нам Ага.

Сам Ага писал: «Что касается соглашения о нашем несогласии с И. Шахом, – это был простой, но фундаментальный вопрос: он – теоретик, занятый представлением Традиции в том виде, в котором она «приемлема» для академиков, профессиональных философов и интеллектуалов».

В этом письме Ага также заявляет: «Я не теоретик. Я знаю, чему я обучен учить, что должен передавать и нести людям, и я делаю это наиболее эффективным способом. Я не ищу «одобрения» западных мыслителей. Мне не нужны почетные звания и аплодисменты ученых. Я отвечаю, прежде всего, перед теми людьми, которые доверились мне, и если мне придется прибегнуть к каким-то странным или даже шокирующим действиям, чтобы передать им знания или энергию, я сделаю это, понимая, что многие будут обескуражены» (письмо от 4.10.1986).

Первая встреча с нашими новыми друзьями из Южной Америки состоялась во время групповой поездки в Ассизи летом 1969 года. Мы сочли, что они очень приятные люди, однако их способ самовыражения отличался чрезмерным энтузиазмом. Бернард Л. зашел так далеко, что предложил «вызволить» некоторые реликвии из соседней церкви. Его вежливо поблагодарили и в сентябре отослали прочь.

Рождение двух сыновей не позволило нам с Катериной участвовать в поездках в 1970-73 годах. В то время Ага усиленно занимался созданием групп в Южной Америке, началась работа в Мексике, от имени Аги была создана группа в Италии, серьезная экспансия началась в Германии. Новые группы в Мексике, Бразилии и Аргентине были полны сил и энтузиазма, по темпераменту их члены сильно отличались от англо-французских представителей, входивших в бывшую гурджиевскую группу в Париже; и их восприятие того, как строится подобная работа, тоже было совершенно иным.