– Эхуд вернулся домой – она замужем за другим.

– Она нарушила верность мужу? – дожимал старейшина Кеназ.

– Выходит, да, так.

– Скажи-ка, Шела, что говорят слова закона о женщине, которая сделает мерзость, какую она сделала? – Кеназ шел к своей цели.

– Смертью умрет, – сам не желая, Шела вбил последний гвоздь.

Каморка для расчетов взорвалась. Все пришли в необычайное возбуждение. До конца не верилось, что в их серой, клеклой жизни случилось, наконец-таки, что-то стоящее. Тяжесть многих лет работы вдруг схлынула с них, сердца стали свободными, легкими. Пусть несколько часов их жизнь будет стоить хоть что-то. Они, именно они истребят мерзость, убьют гнусность, которая развелась во владениях, данных отцам Господом Богом!

Чан с водкой стремительно пустел. На дне тускло переливалась темная жидкость. Сперва они решили убить Длилу и набросать на неё камней на западном склоне. Старейшина Кеназ счел, что это будет назидательно для остальных женщин Мерона. Община одобрительно восклицала: «Давайте, так её! Мы не потерпим; да не будет зла среди нас». Но, ко всеобщему неудовольствию, Эхуд отказался таскать камни. Он был слишком измучен дорогой. Тогда казнь перенесли на восточный склон, где в изобилии водились камни любого веса и размера. Решено: спозаранку, едва солнце покажется над Мероном, Длилу отведут на вершину и сбросят вниз головой со скалы. Она упадет на дно ущелья, где будет лежать с переломанным позвоночником, пока община не добьет ее, швыряя камни точно в голову. За все это время Йонатан не сказал ни слова.

Загон заперли, и Длила осталась одна. Мужчины и женщины, которые утром были её семьей, разбредались каждый в свою постель.

Ночью в загон приходил дядя Эхуда. Его глаза светились ненавистью в душной темноте. Он подошел ближе и плюнул в Длилу.

Потом приходил Йонатан. Он весь дрожал. Воловья голова ходила из стороны в сторону, словно вот-вот слетит с плеч. Длила лежала на свалявшейся, вонючей желтой траве и не могла понять, чего ей ждать от него.

– Так что, это всё я… – начал он глухим голосом.

Длила подняла затравленные глаза.

– То есть, всё ты, – он повернулся и пошел домой. Йонатан ушел в дом отца.

Глядя на его профиль, Длила вдруг заметила, какой плоский, некрасивый у него затылок.

Она ждала около часа. Чувствовала, как кровь бежит по венам маленькими пузырьками. Пузырьки становились настойчивей, кровь приливала к голове резкими волнами. Кровь в её голове приказала бежать. Обходя сонных овец, Длила стала пробираться вглубь загона к единственному окошку.

Прямо за ним, на расстоянии не больше пяти-шести локтей друг от друга, были вкопаны высокие жерди с навешенной на них крепкой перекладиной. Длила не раз видела, как овцы со связанными ногами висели на ней перед забоем. Длила прикинула, что окошко расположено выше неё где-то локтя на два, попробовала допрыгнуть, зацепиться руками. Ничего не вышло, она только чуть не упала на спину. Ей было не допрыгнуть, нечего было подставить под ноги. Потревоженные овцы задвигались, певуче заблеяли: «бе-е-е-э». Она услышала какой-то шум с восточной стороны. Длила сделала три больших шага назад, сняла с себя верхнюю накидку. Та вымокла и набухла от дождя, но ей удалось скрутить жгут, завязать петлю и попытаться набросить петлю на жердь. Она закидывала её снова и снова, сдавленно крича, как лиса, попавшая в ловушку, приходя в бешенство с каждым новым броском, но не сдаваясь. Наконец, у неё получилось. Длила снова подпрыгнула, уперлась ногами в стену овчарни и подтянула себя к окну. Протискиваясь наружу, Длила чувствовала, как на острых каменных краях остается ее кожа.