– И всего лишь? Это та, о которой во второй бумаге говорилось? Рады ли вы? – он безудержно мог бы продолжать вопросы, и, когда Сатукеев хотел уже начать всё-таки на них отвечать, он его перебил и сказал:

– Меня, кстати, Дмитрий Морозянкин зовут. А вас? – он встал и подошёл к Сатукееву и Караванову, чтобы пожать им руки. Сатукеев вяло протянул ему свою и сказал:

– Арсений. Можно на «ты», – то же самое примерно таким же тоном сказал Караванов, после чего нахмурился и скрестил руки на груди в знак внутреннего протеста. Ему эта личность, так сказать, новый товарищ его старого друга, очень не нравилась, и он старался особо с ним не взаимодействовать. Когда Морозянкин сел, Сатукеев продолжил говорить:

– Честно говоря, я бы ничего не хотел получить от покойного. Как-то несправедливо это, в особенности если бы мне досталась какая-нибудь дача, или автомобиль, или квартира. Можно сказать, что книга, наверное, в этой ситуации самое подходящее.

– Странный ты человек тоже, – начал Караванов. – Неужели не хотелось бы в таком относительно молодом возрасте иметь что-нибудь «своё»? Ведь это всё равно что выиграть в лотерею.

– Как-то несправедливо это даже по сравнению с лотереей. Не своим трудом получено и без каких-либо усилий. Так неожиданно, просто получил сообщение, пришёл и стал автором книги. Нечестно по отношению к самому себе. Если в жизни всё так будет легко доставаться, то и деградировать можно начать. Конечно, случай этот единичный, но характеризует ряд определённых принципов человека, – несмотря на свою усталость, Сатукеев говорил достаточно энергично, но большинство с ним были не согласны. «Ну нет!», «Ну не знаю!», – послышалось с дивана, на котором сидели Коридонов и программист. Караванов покачал головой, а Морозянкин сказал:

– Это, я думаю, не так, – в его голосе зазвучали оттенки насмешки. – Ну согласен я с тобой, случай этот единичный и вряд ли ещё такое случится, но именно сейчас почему бы не возрадоваться своей фортуне? Это ведь будет намного рациональней (он сделал ударение на это слово), чем какие-нибудь другие чувства, а тем более печаль или грусть.

Сатукеев после этих слов неожиданно встрепенулся; всё его тело заметно вздрогнуло, и Караванов, который в этот момент поправлял галстук, повернул на него голову с удивлением во взгляде, после чего, убедившись, что ничего страшного не произошло, продолжил своё занятие. Также на Сатукеева посмотрел, отвлёкшись от своего телефона, Коридонов; и когда потом Сатукеев вспоминал этот разговор, то понимал, что больше всего в словах Морозянкина его поразил этот самонадеянный и насмешливый тон, который точно обозначал то, что он явно знает больше, чем все остальные. Также сильно поразило Арсения это ударение на слове «рациональнее», так как он сам часто это слово использовал и почти также его выделял.

После этого странного момента в комнату вошёл Пешкинский: лицо его было просиявшим и дрожало точно так же, как и утром. Он уже был ближе к реальности, но вот эйфория не ушла, а, наоборот, увеличилась.

– Дача! – с радостью в каждой букве проговорил он. – Большой загородный дом! Я даже не верю, – весь дрожа, он сел на своё прежнее место. Все стали поздравлять его, но разделяя радость с некоторой завистью. И только Сатукеев молчал. Он ещё не пришёл в себя после «щелчка», как он назвал потом этот момент. Когда все немного успокоились, он встал и сказал уставшим голосом, что ему совершенно точно пора уходить. Никто не стал его удерживать, и он, распрощавшись, вышел из гостиной. В прихожей он встретил домработницу; в этот раз она всё-таки подошла к нему и успела подать ему его вещи.