– Фаина Михайловна, проведи, пожалуйста, молодых людей во вторую гостиную и принеси им чай, – попросил Энгельгардт, после чего все, кроме него, встали и направились к двери.

Всё это происходило в каком-то церемонном молчании, лишь когда уже шли по тёмному коридору, кто-то, идущий позади всех, с негодованием сказал:

– Ну и темнота! Неужели нельзя провести здесь освещение? – на этот возглас никто ничего не ответил, лишь только через несколько мгновений программист, идущий перед Сатукеевым, неожиданно произнёс:

– Видимо, так надо, – и ему почему-то стало очень смешно от своих слов, и он негромко захихикал, но так как все остальные молчали и были слышны только шаги, этот смешок услышали все.

Наконец все вошли в светлую и просторную гостиную, в которой было много маленьких окон, а в середине стояли три дивана и журнальный столик, но больше ничего не было. Все расположились. На каждый диван сели по два человека. Пешкинский вместе со своим приятелем, имя которого пока не называлось, сел напротив Караванова и Сатукеева. Коридонов и программист заняли оставшийся свободный диван.

– Можем теперь и побеседовать, – произнёс Пешкинский, обращаясь ко всем сидящим. В этот раз он был очень спокоен, и даже лицо его не дрожало. – Нотариуса здесь нет, и наконец можно о чём-то поговорить, не так боязливо всем будет, – после этих слов он усмехнулся.

– А тебе было действительно страшно? – вдруг сказал Пешкинскому Коридонов, доставая из кармана свой телефон.

– Нет, думаю, вы ошибаетесь, – неестественно почтительно и как-то невпопад ответил Пешкинский. Он хотел сказать что-то ещё, но его перебил Сатукеев.

– Странным всё-таки человеком был этот профессор, – сказал он, – для чего нас всех здесь собирать, для чего писать эти списки и зачем так просто раздавать своё добро? Неужели мы что-то действительно получим?

– Думаю, да, – ответил на риторический вопрос Сатукеева приятель Пешкинского. Это были его первые слова за всё время пребывания здесь, но звучали они очень уверенно и оставили почему-то приятное ощущение, несмотря на весь остальной, весьма неприятный его облик. – Иначе зря теряю своё время. И каждый, думаю, тоже зря теряет, если ничего в итоге не получит. Сидим вот здесь, друг на друга смотрим, никто никого не знает, а нас с Демьяном ещё и пускать не хотели, – продолжал он свою уверенную речь, но вдруг вошла домработница, неся в руках поднос, на котором был чай и почему-то семь чашек, а также одна тарелка с шоколадными печеньями.

В этот момент Сатукеев взглянул на Пешкинского, наконец вспомнив, что он встречал его, когда искал этот дом, и в голове его выстроилась череда разных сомнений насчёт всего происходящего. Первым и очень странным обстоятельством показалось ему то, что Пешкинский не пользуется телефоном, и, значит, не получал сообщения. Из этого следовало, что он узнал о сборе здесь каким-то другим способом, а также то, что он, когда встретил Арсения на улице, точно знал, как найти квартиру нотариуса, но почему-то решил не помогать ему.

Личность Пешкинского обрела ещё больше загадочности в мыслях Сатукеева, и он продолжал разгадывать остальные тайны сегодняшнего дня: вспомнил о странных людях у себя во дворе и о том, что один из них сейчас находится перед ним. Он мог долго просидеть в таких размышлениях, но его неожиданно пробудил голос его соседа.

– Смешные у вас здесь обычаи, – сказал Караванов, когда домработница подавала ему чашку.

– Так требует Виктор Альбертович, что поделаешь, – ответила она с оттенком какой-то фамильярности в голосе.

Фаина Михайловна налила чай всем, кроме Сатукеева, так как он отказался, ссылаясь на бессонницу. Как раз в этот момент вошёл Энгельгардт и попросил Арсения пройти в его кабинет, так как он был первым в списке.