– Картёжники это орудуют, – негромко пояснила Любаше тётя Оля. – Проигрался работяга, видать, вот они его с поезда и скинули. Хорошо хоть жив остался. Пусть за это Бога благодарит. Что им только надо, дуракам таким? Дома жена, дети, заработал денежку, дуй домой по-тихому. Нет, он в поезде в карты играет. Вот теперь пусть посидит, подумает!

Ольга махнула рукой в сторону хлебнувшего горя бедолаги и снова взглянула на Любу:

– Давай своё молоко! Куплю у тебя, чего уж…

Но Люба, с жалостью смотревшая на несчастного мужчину, поднялась, взяла молоко и направилась к нему. А когда подошла, протянула ему бутылку и достала из кармана свёрток с пирожками, который бабушка приготовила специально для неё:

– Дядь! – тронула она его за плечо. – Вы же голодный. Вот возьмите, поешьте. Скоро придёт электричка, но вы успеете. Ещё десять минут есть точно.

Она отстегнула булавку и вытащила сторублёвую купюру:

– А это вам на дорогу. Больше дать не могу, извините. Но этого вам хватит.

– Спасибо, дочка, – мужчина с благодарностью принял всё, что она дала. И вдруг кивнул на внимательно следивших за ними женщин: – Добрая ты. Не то, что эти… Как говорится, народу много, людей мало. А ты – человек. И дай тебе Бог…

Люба улыбнулась:

– И вам тоже!

Она повернулась, кивнула на прощание качающей головой тёте Оле и побежала вниз по тропинке. Но, прежде чем совсем уйти с полустанка, обернулась. Мужчина с жадностью ел пирожки, запивая их молоком, но заметив, что Люба смотрит на него, поднял руку и помахал ей на прощание. Она ответила ему таким же жестом и побежала по дорожке, чувствуя, как душу наполняет странное чувство необычайной радости.

***

Вернувшись домой, Люба всё рассказала бабушке и отдала ей заработанные деньги.

– Душевная ты у меня, Любаша, – похвалила её старушка. – Я, может, потому и на свете зажилась, что ты меня своим теплом пригрела.

– Что ты, ба! – воскликнула девушка. – Это ты меня пригрела. Я ведь помню, как мама привела меня к тебе и сказала, что я ей не нужна.

– Неужели помнишь? – ахнула Анфиса.

– Ещё бы! – усмехнулась Люба. – Я тогда чуть не умерла, когда бежала за ней по лесу. А она ругала меня на чём свет стоит и с такой злобой кричала на меня, что мне иногда до сих пор снится её голос.

– Любаша… Может быть, ты когда-нибудь поймёшь её, – вздохнула Анфиса. – У мамы была тяжёлая жизнь…

– Да? – девушка резко повернулась к ней. – А у тебя?! У тебя она была лёгкой? Но ты же приняла меня и Соню, когда ей было плохо. Нет, бабулечка. Я никогда её не пойму и матерью называть не хочу, хоть она и выносила меня. Ты мне и бабушка, и мать. И не говори мне больше о ней, я тебя очень прошу!

Анфиса отвела взгляд в сторону. Её губы дрожали. Она вдруг именно сейчас осознала, как выросла Люба. Вот она стоит перед ней, смуглая и худенькая, но такая взрослая, как будто ей не пятнадцать, а двадцать лет. Сама же Анфиса за последние годы словно стала меньше, усохла, как печёное яблоко. Теперь все её лицо было изрыто глубокими морщинами, а волосы совсем побелели. И силы в руках почти не осталось.

– Слава Богу, внученька, – заговорила снова Анфиса. – Дал он мне время поднять тебя на ноги. Теперь ты и без меня справиться сможешь.

– Ты что это, ба?! – воскликнула Люба, бросаясь к старушке. – А ну-ка не пугай меня! Держись за меня, я тебя отведу на кровать. Плохо, да? Бабуля! Давай я не пойду в школу, останусь с тобой. Ложись, ложись! Сейчас я дам тебе лекарства!

– Ничего не надо, – помахала рукой Анфиса. – Таблетки принеси, выпью и полежу немного. А ты иди в школу. Придумала пропускать. Я каждый день себя так чувствую. Что ж тебе теперь не учиться что ли?