Но разумеется, ничего из этого не вышло. Разбирая свитки, я наткнулся на записи снов о Нежданном Сыне. Мне приснился паяц, распевающий глупую песенку про «сала припас». Он пел ее, обращаясь к волчонку, Фитц. И у волчонка были молодые оленьи рожки. – Он приглушенно рассмеялся, но у меня волоски на руках встали дыбом.

Неужели Шут и правда видел меня во сне, за столько лет до нашей встречи? Но это не мог быть я. Это была лишь загадка, ответом на которую, возможно, был я.

– Как же мне не по душе вываливать все это на тебя. Лучше бы я и не начинал этот рассказ. Есть так много такого, о чем мы никогда не говорили. Так много такого, что кажется менее постыдным, если об этом знаю только я. Но я закончу рассказ. – Он повернулся ко мне, его незрячие глаза были полны слез. Я пододвинулся к нему ближе, сидя на полу, и взял руку в перчатке в свои. Его улыбка была мерцающей, как свеча. – Я не мог вечно отрицать, кто я есть. Гнев и негодование росли внутри меня. Я записывал свои сны, а потом начал ссылаться и на сны других, увиденные в древности или недавно. Я выстроил из доказательств цитадель, которую Капра не могла отрицать. Я больше не настаивал, что я – Белый Пророк, но я стал задавать ей вопросы, и отнюдь не невинные. – Он еле заметно улыбнулся. – Знаю, ты ни за что не поверишь, Фитц, но я могу быть упрямым. Я твердо решил заставить ее признать, кто я такой и что я такое.

И Шут вновь умолк. Я тоже молчал. Это было все равно что вытаскивать осколки из загноившейся раны. Он высвободился и обхватил себя руками за плечи, словно ему было холодно.

– Родители даже никогда не шлепали меня, Фитц. Не то чтобы я был послушным и удобным ребенком. Нет. Уверен, со мной было непросто. Но они терпеливо направляли меня на правильный путь, и я думал, что все взрослые так поступают. Родители никогда не отказывались объяснить, почему все так, а не иначе. Они всегда выслушивали меня, и, если я вдруг говорил что-то, чего они не знали, они гордились мной! Я думал, что поступаю очень умно, когда придумал расспрашивать Капру о своих снах и снах, о которых читал. Мои вопросы, думал я, подведут меня к мысли, что я и есть Белый Пророк.

И я начал расспрашивать. Пара вопросов сегодня, несколько завтра. Но в тот день, когда я задал Капре шесть вопросов подряд, все – с намеком на то, кто я такой, она вскинула руку и сказала: «Больше никаких вопросов! Я же сказала, какая судьба тебя ждет». Не задумываясь, со всей непосредственностью юности, какая бывает только раз в жизни, я спросил: «Но почему?» И вот тогда это случилось. Не сказав ни слова, она дернула шнурок колокольчика, и вошел слуга. Она велела ему позвать одного человека. Имя его я тогда услышал впервые – Кестор. Это был огромный мускулистый детина. Он пришел, швырнул меня на пол, поставил сапог на шею, так что я не мог сдвинуться с места, и принялся хлестать плетью куда придется. Я вопил и умолял, но ни он, ни она не произнесли ни слова. Так же внезапно, как началась, порка закончилась. Капра отпустила Кестора, села за стол и налила себе чая. Придя в себя, я пополз прочь из ее комнаты. Помню, как долго спускался по каменным ступеням ее башни. Палач отхлестал меня по мышцам под коленями, стараясь, чтобы плеть обвивалась вокруг лодыжек. Кончик ее не раз задевал мой живот. Даже просто стоять было мучительно. Я спустился на четвереньках, оберегая рассеченные места, дополз до своего домика и не выходил оттуда два дня. Никто не навещал меня. Никто не спрашивал обо мне, не приносил мне еды или воды. Я ждал, думая, что кто-нибудь да явится. Но нет. – Шут покачал головой, на его лице застыло застарелое непонимание. – Капра больше никогда не посылала за мной. Она больше ни разу даже не говорила со мной напрямую. – Он тихонько вздохнул.