Кучка калмычат возвращалась к своим как с похоронной процессии. Они сгрудились вокруг одного своего счастливчика, который прижал к груди последнюю булочку, которой закончилась бесплатная раздача. Ребятишки что-то галдели. Нюхали аромат булочки, младшие терли глаза и ныли: Гын, гын, ях, ях!

Первым среагировал Вовка, он вынул из кармана свою половинку, оглядел ее со всех сторон и отломив кусочек протянул калмычонку. Тот глядел на него и не брал. Тогда он снял с него шапчонку, положил туда свой кусочек, и с вызовом оглядывая пацанов, жующих булки, громко сказал: – ну, кому слабо? – ребятишки нехотя отламывали по кусочку и бросали в шапку. Отломила и Валентина от каждой булочки и тоже бросила в шапку. Вокруг калмычат образовалась целая толпа из ребятишек и взрослых. Скоро шапчонка была полна булочных кусочков. Глаза калмычат светились радостью и они пошли к старухам, где высыпали кусочки в подол юбки Менги и разделили поровну, посасывая лакомство. А Менга усевшись на землю и растопырив по сторонам свою юбку, восседала как квочка с цыплятами и кричала: Мараишка, ханжинав, празника, победа! А Валентина с маришкой и еще несколько женщин смотрели в их сторону и рассуждали: Ну мы мучаемся, поубивало наших на войне, живем-то хоть дома. А их-то за что на такие мучения, сколько их померло? Ну какие из них предатели? Старухи да дети. Нет, бабы, тут что-то не то. Натворили дел.

– Женщины, не омрачайте праздник победы ненужными разговорами. – неожиданно вынырнула перед ними прилизанная личность в пиджаке и галстуке.

– А ну пошел отсюда! Наши мужики головы сложили ради этой победы, а ты сытый да гладкий, будешь тут вынюхивать, да учить нас о чем говорить. Зашумели и остальные бабы и двинулись в его сторону. Личность в галстуке смутилась, замахала руками: Женщины, я с праздником хотел вас поздравить! – Иди, иди. Поздравить хотел! Праздник этот – горе и слезы наши. Личности как не бывало. – Ну что, бабы! Жить будем! Жить – детей растить!

Отгремели победные салюты, охрипли от громких речей высокие руководители, приходили в себя оглохшие музыканты духовых оркестров от непрерывной игры. Продолжались будни, люди подсчитывали потери. Внимательно и с ужасом оглядывали искореженную войной землю, разрушенные города и села. Продолжали работать, жить. Кончилась война. Но военный маховик продолжал крутиться, не ослабляя ритма. Также в военном режиме работали все военные и гражданские объекты, также работая выбивались люди из сил. Такая же была голодуха. Также каждый день в шесть утра из репродукторов на площадях, а у кого радио было и дома, начинался словами известного на весь мир диктора Левитана: – Говорит Москва! От Советского информбюро… И лилась душераздирающая песня: Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой! .. Песня скоро прекратилась, а тяжелая жизнь осталась. И эшелоны, катившиеся раньше на запад на кровавую войну с Германией покатили в обратную сторону – на восток. Готовилась война с Японией. А люди продолжали гибнуть от заминированных полей, от широкомасштабного мародерства, порожденного войной. В лесах Закарпатья засели недобитые банды эсэсовцев и бендеровцев. По всему Союзу гуляла малолетняя шпана, которую надо было укротить и обезвредить. У населения с полей сражений оказалось очень много огнестрельного оружия. Война кончилась. Но война продолжалась. Официальный конец войны ничем не облегчил жизнь обездоленных сирот, вдов и матерей, потерявших своих кормильцев. На фоне счастливчиков, не понесших урона от войны, душевные муки были еще сильнее. Психика у людей не выдерживала. Глядя на своих сыновей, которые по своему детскому возрасту не понимали всей сущности беды, которую принесла их семье война, Маришка все чаще и чаще плакала. Дети быстрей забывают боль и приспосабливаются к любым условиям жизни. Маришка видела несправедливость на работе, хотя утверждалось. Что по закону все равны. Нет, не равны. Кому война, а кому мать родна. Работая на хлебозаводе, на подкате вагонеток с дровами для печей, которые круглые сутки не переставая топились, она видела как уходили мешки с хлебом налево. Как с вагонов разгружалась мука и тоже мешки уплывали в сторону. А ведь хлебозавод – поставщик сухарей на фронт, охранялся так, что мыши проскочить было негде. Кругом автоматчики. Сколько пересадили за решетку народу за украденный с голодухи кусок хлеба. За булку хлеба – пять лет тюрьмы. Многое видела она. Знала, а знающих либо высоко поднимают, либо с землей равняют. Огромные штабеля метровых поленьев и чурок немо высились во дворе завода, призывая молчать и работников. Кто-то молчал, кто-то нет. И как-то ночью вдруг заполыхал пожар внутри цеха и на складе дров. А за забором патронный цех. Не открой кран цистерны с водой, высившейся над дровами, быть большой беде. Взлетит все в воздух. Уже обожженная, дотянулась Маришка до крана. Открыла. Но сама оказалась под рухнувшим штабелем дров. Патронный цех остался невредим, как и штабель дров, залитый водой. Сгорел хлебный цех, и люди, отдыхавшие тут же на часок-другой. Говорят, что скрыть следы преступлений умеют лучше всего вода и огонь. Точно. Десятки обожженных и сгоревших людей не смогли помочь следствию. Огонь и вода скрыли следы преступления. Может и смогла бы помочь следствию Маришка, да в недолгий срок ее жизни, отпущенной после трагедии, она была без сознания. И лишь в редкие минутные проблески сознания сквозь боль она в первую очередь справлялась о детях, и больше о младшеньком: Божачка помоги яму, ведь ен жа такий малый яще. – Она наглухо забыла русскую речь и впадая в беспамятство выкрикивала по-белорусски свои суждения по поводу пожара на хлебозаводе. Дежуривший в ее палате следователь как ни напрягался, ничего не смог понять. Он поощрительно поглаживал по плечу шестилетнего Тольку, который ждал обеда (мамка все равно ись не будет) и часто тормошил его.