Далее начинаются исторические преобразования Петра, крестьян, как известно, приписывают к заводам, людей тысячами швыряют со стройки на стройку.

А Лейбниц – горячий (и авторитетный в Европе) сторонник России:

«Наша обязанность и счастье состоят в том, чтобы, насколько это в нашей власти, способствовать царству Божьему, которое – у меня нет сомнений – заключается в широчайшем распространении настоящей добродетели и мудрости… Одному подобному человеку (речь о Петре. – И.Ш.) влить усердие к славе Божьей и совершенствованию людей значит больше, чем победа в сотне сражений… Европа находится сейчас в состоянии перемен и в таком кризисе, в котором она не была со времен империи Шарлемана (Шарлеман – брат и соперник императора Карла Великого. – И.Ш.)».

Это уже 1712 год. Отдадим должное интуиции Лейбница – феерический финиш XVIII века и крах феодальной Европы он предвидел раньше всех. Хотя сам Лейбниц в итоге в Россию не переехал, зато переехал Эйлер и еще десятки полезнейших людей, для которых мнение Лейбница много значило. Вместе с введением европейского образования и культуры в Россию у Лейбница появляется политическая задача: сохранить политическое равновесие, сбалансировать чрезмерное французское влияние немецко-русским союзом… «Царь должен основать русскую Академию». В октябре 1711-го они встречаются.

«Я ни в чем не испытывал такой нужды, как в великом человеке, который достаточно хотел бы приняться за такое дело… Ваше Царское Величество подобными героическими проектами принесете пользу и благодеяния несчетному числу не только современных, но будущих людей… Кажется особым промыслом Божьим, что науки обходят земной круг и вот теперь должны прийти в Скифию и что Ваше Высочество на этот раз избраны в качестве инструмента, ибо Вы, с одной стороны, из Европы, а, с другой, – из Китая берете себе наилучшее; и из того, что сделано обоими посредством хороших учреждений можете сделать еще лучше. В Вашей Империи большей частью еще все, относящееся к исследованию, внове и, так сказать, на белой бумаге, можно избежать бесчисленных ошибок, которые постепенно и незаметно укоренились в Европе. Известно, что дворец, возводимый совершенно заново, выходит лучше, чем если над ним работали многие столетия, возводя, улучшая и многое изменяя… Я считаю небо своим отечеством, а всех людей доброй воли его согражданами, поэтому мне лучше сделать много добрых дел у русских, чем мало у немцев или других европейцев (…)»

Благородные слова. А если использовать математический термин, симпатии Европы тогда определялись Градиентом Просвещения. То есть где уровень Просвещения рос быстрее, туда и устремлялись их надежды и усилия.

В разряде точных прогнозов – письмо о России: Губерт Лангет – лидеру гугенотов Кальвину: «Если какое-либо царство в Европе должно возрастать, так только это» (сентябрь 1558 г.).

О «рабском духе» и нашей «Свободе от «свобод» еще будет речь, а пока зафиксируем свободное от идеологических диверсий и пропаганды мнение Монтескье, который иллюстрирует свою теорию зависимости истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». То есть не природное, «генетическое рабство», а следствие размеров государства.

Но самые громкие дебаты о России разгорелись с выходом к трибуне двух главных ораторов того (XVIII) века. Вольтер и Руссо. Краткий пунктир их спора.

Руссо. Русские никогда по-настоящему не будут цивилизованы просто потому, что они цивилизовались слишком рано. Петр обладал подражательным гением; у него не было того настоящего гения, который создает и творит все из ничего… Он видел, что у него народ варварский, но он совершенно не понял того, что этот народ не созрел для культуры; он захотел его цивилизовать, тогда как его следовало только закалять для войны… Он помешал своим подданным стать тем, кем они могли бы быть, убеждая их, что они таковы, какими не являются.