Запыхавшийся от быстрой ходьбы, раскрасневшийся от злости, Маркел Ипатьевич ворвался в избу и накинулся на свою высохшую, с лицом странницы, на котором одни глаза только и остались, жену:

– Где энти остолопы?!

– Ушли, – испуганно перекрестилась жена.

– Куда ушли? – зло бросил Зыков, опускаясь на лавку.

– Не сказали…

– Вот же подлецы! – рявкнул Зыков, стукнув по столешнице кулаком. – Появятся, накажи, пущай дома сидят! Я в Новониколаевский, к вечеру обернусь.

Запрыгнув в кошевку, он изо всей силы вытянул гнедого «ходока» по лоснящемуся гладкому крупу:

– Но-о-о!

Всю дорогу Зыков нещадно гнал и без того резво бежавшего рысака и, лишь завидев первого городового, чуть натянул вожжи. Возле большого двухэтажного особняка с кирпичным нижним и бревенчатым верхним этажом, Маркел Ипатьевич привязал лошадь к коновязи.

Известный купец и владелец паровой мельницы Парфён Лаврович Федулов радушно встретил Зыкова. Деловые отношения они поддерживали уже давненько. Правда, раньше встречались чаще. Зыков возил товары Федулова по Московскому тракту и на Иркутскую, и на Ирбитскую ярмарки, а иногда добирался и до самой Маньчжурии. С тех пор как построили железную дорогу и Федулову стало выгоднее отправлять грузы по чугунке, Зыков переключился на маслоделие, брал товары у купца, чтобы продавать их подороже своим односельчанам.

– Маркел Ипати-ич?! Каким ветром! – Федулов раскинул короткие руки, блеснул крепкими желтоватыми зубами. – Вот уж не ожидал!

– Приехал вот… – смущенно пояснил Зыков и хитровато стрельнул глазами по широкому, заросшему курчавой бородой лицу Федулова: – Сказывали, Парфён Лаврыч груз в орду желает отправить…

У Федулова действительно завалялась партия китайского чая и он на самом деле подумывал, как бы ее пристроить получше, но время подвигалось к весне, к распутице, и желающих в такую пору отправляться к черту на рога не находилось. А продавать чай на месте Федулов тоже не хотел. Слишком уж любил Парфён Лаврыч пятидесятипроцентные барыши. И когда Зыков упомянул про «орду», он сразу прикинул выгоды такого предприятия, тут же решив воспользоваться услугами сотниковца и послать партию залежалого чая алтайским инородцам. Но виду подавать Федулов не хотел.

– Ты это о чем, Маркел Ипатич? – сделал он большие глаза.

– Дык, ваше почтение, ежели чё, я завсегда, лошаденки-т не перевелись, под какой-никакой товаришко-т саней пятнадцать наскребу.

– А-а-а… так ты об извозе, – словно только сию секунду дошло до него, о чем идет речь, протянул Федулов.

Зыков кивнул, а Федулов посмотрел на него с прищуром:

– Никак в нужду впал? Одумайся, Маркел Ипатич, какой сейчас извоз? Весна на дворе!.. Извиняй, но сам знаешь, до Рождества я обозы снаряжаю… Даже если б что и было, поздно. Обернуться никак не успеют.

– Шустрые у меня лошаденки, да и возчики не из последних. Вам ли, Парфён Лаврыч, не знать… Обернутся. Да и тает на Чуйском тракте поздненько.

– Ты не подумай, Маркел Ипатич. Я бы всегда в твое положение вникнул, да нет у меня сейчас надобности. Где я товар возьму? Всё в деле, не обессудь.

Зыков, понимая, что хитрый купец недоговаривает, поморщился, даже почесал бороду, словно раздумывая, потом махнул рукой:

– Эх-ма! Берусь по грошу за версту с кажных саней! Соглашайся, Парфён Лаврыч, энто ж полцены! Прямая выгода!

– Выгода-то она, как Бог даст, – сокрушенно вздохнул Федулов. – Торговля-то, сам знаешь, со всячинкой, того и гляди подкуют. Около вашего брата ходи да оглядывайся.

– Соглашайся, Парфён Лаврыч, а? – задорно подстегнул его Зыков.

– Ты не гони, не гони, дай одуматься… – движением ладони остановил его Федулов. – Никак в толк не возьму, тебе-то какая выгода? А потому опасаюсь. Объяснишь, будем разговор дальше вести…