Отец Фока тянул и тянул низким басом, а Терентию всё казалось, что заполнившие церковь односельчане не спускают с него внимательных глаз. Он даже шею в плечи втянул, наклонив голову как можно ниже. Наконец служба закончилась.

Потоптавшись у церкви, Ёлкин дождался, пока сыновья Зыкова, похохатывая, пройдут мимо, и нагнал Маркела Ипатьевича, который, заметив шагающего рядом и явно не могущего решиться на разговор Ёлкина, поинтересовался:

– Чего энто ты извороты передо мной делаешь?

– Поговорить надоть, – все-таки выдохнул оробевший Терентий.

Зыков замедлил шаг, глянул из-под седых бровей:

– Дык говори.

Оглянувшись на растянувшихся по улице сотниковцев, Терентий поежился:

– Народ тут…

Зыков посмотрел на побледневшее лицо Ёлкина, что-то прикинул в уме, предложил:

– Айда ко мне.

Не доходя до дома Зыковых, Терентий замялся, и Маркел Ипатьевич, заметив это, осклабился:

– Сынов, что ль, опасаешься?

– Без свидетелев бы… – промямлил Терентий.

– Ох, и развел ты секреты, – посетовал Зыков, но все-таки свернул на узкую тропку, ведущую к бревенчатой бане, прилепившейся на самом берегу реки среди густого ивняка.

Задымив самокруткой, Маркел Ипатьевич повернулся к сидящему на краешке широкой скамьи Ёлкину:

– Ну… сказывай свой секрет.

Под тяжелым взглядом старика Терентий сжался, с трудом выдавливая из себя слова, произнес торопливо:

– Ведь энто твои робяты Василь Христофорыча-то…

– Подь лучше без греха! – махая рукой, отодвинулся от него Зыков. – Ты чё несешь-то? Чё придумывашь?

– Они… своими глазами видел.

– Образумься, Терентий!

– Свят Бог! – перекрестился Ёлкин. – Лёшка и приложил колом.

Зыков помрачнел, взглянул из-под насупленных бровей:

– Дык Анисим же…

– Не бил он Кунгурова, – потупился Ёлкин. – Мы с ним за Василь Христофорычем побегли, я и поскользнулся. А тут как раз твои… Я лежу, а они насмехаются. Токмо на ноги-то поднялся, пробег маленько за Анисимом, а того и след простыл. Пока кумекал, чё да как, глядь, Кунгуров откеда-то вывертывает. А тут и твои подошли. Ну Никишка подсмеялся, дескать, шибко шустро старик бегает от лапотонов. А Стёпка с Лёшкой вокруг него ходют и частушки матерны поют. Василь Христофорыч и не сдержался, врезал Лёшке по уху да щенком обозвал…

– Дальше рассказывай, – подстегнул Зыков замолчавшего Терентия.

– Дык… Тут, как на грех, кол лежал, что Анисим кинул, кады мы к становому шли… Лёшка энтот кол хвать да Василь Христофорыча и ущасливил. Я как это дело увидал – и шасть домой. Так они ж, заразы, меня из избы вытащили, чуть к анбару вилами не прищучили. Еле жив остался, а со страху и на Анисима наговорил.

Зыков, все еще недоверчиво глядя на него, сурово спросил:

– Кто ж тебя заставлял?

– Дык они… Сыны твои. Говорю же, вилами прищучили и толкуют, мол, ежели чё, на Анисима покажешь. Это же вы, мол, с ним старика гоняли… Вот и наговорил на земляка свово, – еще ниже опустив голову, ответил Ёлкин.

– А теперь-то чё рот открыл? – не скрывая досады, произнес Зыков, и его губы плотно сжались.

– Грех на душу взял, она и болит, – пролепетал Терентий. – Измучался весь. Я ж не к приставу пошел, а к вам, Маркел Ипатьевич, родителю ихнему…

– А не боишься, чё сынам скажу? – разжал губы Зыков.

Терентий дернулся всем телом:

– Побойтесь Бога, Маркел Ипатич! Я же энто, тово, худа вам не желаю… Так, ради упреждения… Не сумлевайтесь, боле никому, как рыба молчал и молчать буду.

– Ну, ну… – многозначительно проронил Зыков, медленно поднялся и, не прощаясь, вышел из бани.

Терентий проследил за скрипнувшей дверью и еще долго сидел уронив голову на грудь. Наконец собрался с силами, отер треухом выступивший на лбу пот и на негнущихся ногах поплелся домой.