– Я знаю, в тебе восстает твоё творческое начало, раздираемое страстями, которым нет выхода! Но я знаю, как тебе помочь!

– Как же? – съехидничал скульптор.

– Вечером пойдём к новой гетере, о красоте которой говорят все Афины!

– Ну, вот ещё! Не хожу я к гетерам! Не хочу! Сидеть там, впустую говорить, делать вид, что мне интересна подобная трата времени, умиляться танцами и пением какой-то там гетеры лишь для того, чтобы она снизошла до моих человеческих желаний и возлегла со мной на ложе любви! Нет! Я уж лучше к порнаям.

– Но ты наверняка ещё не видел Фрину!

– Не видел и не хочу…

– Не видел?.. Ты не видел Фрину?! – Платон от удивления даже остановился и, хитро улыбаясь, добавил: – Ну тогда идём к морю!

– Да-да идём, освежимся, – радостно подхватил его предложение Пракситель.

Долго шли, и вот почти у самой воды путь им преградила праздничная процессия. Полуобнажённые девы – самые красивые дочери Афин, воздавая почести богам, шли двумя стройными колоннами. Они несли кувшины и блюда с лепестками роз. Их юные стройные фигуры лишь с небольшими кусочками ткани на бёдрах вызывали всеобщие одобрительные возгласы. Мужи Афин провожали прелестниц вожделенными взглядами, рисуя себе, как хороши те в храме Афродиты на ложе любви.

Вдруг толпа ахнула, как один человек, и заворожённо притихла…

Пракситель и не понял, что произошло…

Он, как скульптор, сосредоточенно впивался взглядом в каждую из прелестниц, старался увидеть ту самую, которая могла бы стать его натурщицей, его Афродитой. Но ни одна из полуобнажённых красавиц не соответствовала его требованиям: то грудь слишком большая, то наоборот, маловата, то бёдра слишком массивные, то узки, как у мальчика.

Вот дева с красивой грудью и округлыми бёдрами, но чуть дольше задержав на ней взгляд, он отмечает, что голова её, как у Платона, несоразмерно большая и зиждется на короткой шее. Другие же «красавицы» из-за несовершенства тел даже заставили Праксителя сплюнуть в дорожную пыль – он разозлился, сморщился и негодующе отвернулся от них.

– Нет, не найти мне здесь натурщицы! Придётся отправляться в Айгиптус[3].

Он было устремился прочь, но толпа восторженно ахнула как один человек. Пракситель остановился в замешательстве, оглянулся, посмотрел туда, куда смотрели все, и воскликнул:

– Боги! Кто это?!

– Фрина! – восторженным шепотом ответила толпа.

– Фри-и-н-на… – растерянно вторил им Пракситель.

Прямо на него шла богиня! Стройная, кроткая, грациозная, как лань, она застенчиво шла, чуть склонив голову. Волосы струились по плечам лёгкими волнами, упруго поддёргивалась восхитительная высокая грудь с едва различимыми сосками, а изящные руки всё пытались прикрыть их совершенную наготу, и это вызывало ещё большее народное одобрение и возгласы восхищения. О, это были не те одобрительные выкрики красоте дев, нет, это уже были сдавленные стоны мужских сердец, что не могли совладать с собой – так прекрасна была она!

От Фрины шёл незримый божественный свет, и теперь все взгляды были прикованы только к ней, словно и не было никого больше! А она шла, склонив голову, и стыдливый румянец покрывал её лицо!

Девы дошли до воды и уже полностью обнажились, а все смотрели только на Фрину! Девы гурьбой забегали в воду (и, казалось бы, зрелище захватывающее: десятки молодых, обнажённых красавиц, и возрадуйся всяк видящий!), но все смотрели только на неё! Лишь Пракситель острым, беглым взглядом мастера оценивал входящих в синие воды: у этой отвисшие ягодицы и слишком покатые плечи; эта худа, даже тоща, да так, что выступают позвонки и торчат в разные стороны лопатки; а у этой несоразмерны длины ног и спины…