Аудитория замолкла. Те, кто пытался оправдать свою неуспеваемость, пристыженно поникли, и даже отъявленные бездельники сделали серьезное лицо.

– Мне кажется, это то, зачем вы пришли сюда, – промолвила лектор, – поэтому соберитесь и сосредоточьте внимание на моих словах. На словах, а не на иконе его величества Павлова, вы меня слышите? – повысила она голос на студентку. Та, дернулась, будто проснулась.

– Слышу, да.

– О чем-то замечтались? – понимающе усмехнулась лектор. – Не имею ничего против игр воображения… Но так ли уж в нем много правды? Есть ли смысл погружаться в собственные мысли, когда вокруг столько чужих?..

Само собой есть, – хотелось возразить мне, но в то же время не хотелось лишний раз заострять на себе внимание преподавателя.

Собственные мысли мне всегда казались предпочтительнее чужих… А игры воображения в моем случае вообще были чем-то повсеместным. Правды в них было мало, это так. Но так ли уж она важна, если все было по-моему, все устраивало…

Воображение представляло собой утопию, в которой любой сюжет, действие и даже момент я был способен обдумывать сколько угодно, выверяя тонкость произнесенных мною слов… Я мог писать сценарий моим и чужим движениям, отточенным вплоть до сотой доли градуса, чтобы потом, смакуя, наблюдать за этим всем со стороны…

Но это лишь тень той настоящей привлекательности, которой обладало воображение. Его главным козырем являлись возможности… Какие угодно, даже абсолютно неадекватные.

В воображении мир мог выстраиваться не только на общепринятых законах. В нем могли царить только мои идеи, и лишь иногда рядом с ними шло в ногу что-то привычное, но только для контраста, для самоутверждения бесконечно превосходящего над ограниченным. В конце концов, только в воображении я мог по-настоящему быть самим собой…

Я окончательно абстрагировался, засмотревшись на самого себя, совершавшего некий зрелищный и эпический подвиг. Переливающийся тонами голос профессора нейрофизиологии я слышал, но не воспринимал, все это стало блеклым и вторичным. Течение событий в моем воображении заело, как пластинку, поставив фрагмент выдуманного кинофильма на повтор…

Я проваливался в теплые объятия сна. Тело цепенело, а среда, которую заполоняло мышление, стала ледяной и студенистой, как вода в проруби, отчего мысли обледеневали и, потеряв способность летать, шли на дно и, дойдя до него, беззвучно разбивались… Водопад убаюкивающих воспоминаний, шум которого упал почти до нуля… Но одно из них мне показалось…

– …его повреждения приводят к антероградной амнезии, – гаркнула лектор где-то совсем рядом, заставив меня подпрыгнуть. – Кто скажет, что опосредует нам связь с миром?

– Глаза, уши, – тут же среагировал какой-то парень.

– Обоняние, – поддакнул кто-то еще.

– Органы чувств, – выразился некто более точно.

– Точнее! – потребовала лектор.

На этом узкоспециализированные знания у аудитории закончились.

– Ре… – запоздало начало зарождаться у меня в горле.

– Рецепторы! – воскликнула лектор, не дождавшись. – Именно они оповещают о событиях, творящихся вокруг нас, включая то, что творится внутри нашего же тела. Самыми наглядными рецепторными органами являются ухо, глаза, нос… Мой монолог, – она развела руки в стороны, – не более чем волна колебаний воздуха самой разной амплитуды, частоты и тембра. Мы дифференцируем ее, превращая физическое явление в смысл, в речь… В музыку…

То же можно сказать и про электромагнитное излучение видимого спектра, которое, попадая в глаз, преобразуется в пейзажи, в произведения искусства, в захватывающий текст… Однако между зрением, слухом и другими органами чувств есть нечто общее – это электрохимический импульс… Переведенное на нейромедиаторный язык сообщение из внешнего мира…