Впервые дни еще, когда только начинался рост случаев заражений, выявленных заболевших в срочном порядке увозили в клинику или госпиталь, обеспечивая их лечение и соблюдая меры безопасности –  строгий карантин.

Но близкие тех, кого забирали, были возмущены тем, что их близких забирали и они их больше не видели. Тела умерших, сжигали в крематории.

Из головы не выходит, врезавшись в память шокирующее до угнетения воспоминание, увиденное мной, на обратной дороге домой. Мы шли мимо мрачного места нашего города – городского крематория, сокрытого за высоким забором, выложенным из красного кирпича со стальными воротами, окрашенными матово – черным. Убитая, сгорбленная горем женщина у ворот, надрывно причитала охрипшим голосом.

Она все кричала, плакала и требовала возвратить, отдать ей сыновей, и все билась головой о стальные ворота. Я с ужасом смотрела, как она все билась и билась разбитой в кровь головой, на багровое пятно на черных воротах.

Крематорий уже давно не справляется с тем количеством умирающих и тела начали отвозить в отведенные могильники.

17 июня

Отцу стало еще хуже, он лежит в родительской комнате. Мать ни меня, ни брата туда не пускает и толком ни чего не рассказывает, что с отцом. Да и что тут скажешь уже и так ясно и надежда умерла, – это вирус и отец обречен.

Далее записи нескольких дней плотно исчерканы  так, что только видны даты, а остальное прочесть нельзя. Скорей всего так с записями обошлась сама хозяйка дневника, а тот, кто его копировал, лишь старательно воспроизвел, как было в оригинале.

18 июня   ////////// 19 июня /////////// 20 июня ///////////

21 июня

Отец умер. Тела уже не забирают. Будем хоронить сами.

Далее снова все исчеркано.

Когда смотришь на этот лист, то становится ясно, что когда – то лист дневника оригинала стал жертвой девичьей истерики,  бессильной злобы и обиды. Нещадно черкала, сорвавшись в горе своем.

27 июня

Лешка сказал, что для нашего побега уже все готово, но мама не чего об этом даже слышать не хочет. Я не знаю, почему она упрямо отказывается, не желает вырваться отсюда, может то, что отец не хотел бежать в свое время и нам не велел, а может мама сломалась и ей ничего более не надо, лишь последовать за ним (отцом). Я не знаю.

После похорон мы все в семье изменились, и боюсь не в лучшую сторону. Мама замкнулась в себе, во мне тоже, что – то сломалось не так, все стало, не то.

Не думала, что еще возьмусь писать в дневнике, ан нет, пишу и поражаюсь своему спокойствию, мне кажется, предложи мне написать сценарий своей казни и смертельный приговор. Опешу все преспокойно и в самых ярких красках, и подпишусь.

Лешка все время где – то пропадает, дома почти не бывает, он и ночевать приходит не всегда. Когда приходит, частенько приносит продукты. Последний раз, когда он приходил, принес две банки тушенки и грамм триста манной крупы, не весь, что по прежним временам, но сейчас это весьма не дурно.

Леша побыл совсем не долго, только пока переодевался. Он рассказал, что вояки, что – то затевают, строят какие – то сооружения по периметру нашей области. Откуда он это узнал, не ответил, но сказал, что это точная информация, а не какие – то, как он выразился «бабьи слухи».

29 июня

Леша пришел сегодня рано утром, весь, какой – то взъерошенный, на месте ни минуты не сидит все, что – то крутится, суетится.

Соскочит и начинает ходить туда – сюда и все твердит, что нужно бежать, срочно бежать, пока не поздно. Еще он говорит, что вояки что – то затевают, может даже они задумали массовое уничтожение всех,  тут нас разом. И проблемы их решатся и от заразы избавятся разом.