Мы много и долго разговаривали и о разном, но в память врезалась одна его фраза: – «Я родился с ощущением грядущего и с осознанием того, что мне предстоит через это пройти. И вся предшествующая жизнь была лишь приготовление к грядущему».

Смеркалось, буквы стали едва различимы, да и то, что его безбожно трясло на ухабистой дороге, по коей его везли, запертым в клетку.

Закрыв ветхий дневник,  аккуратно как бесценное, хрупкое сокровище положил его себе под рубаху, у сердца.

Темнота наступала со всех сторон, выползала из расщелин, оврагов постепенно заполняя все, устанавливая царство ночи.

Он бессмысленно смотрел по сторонам на сгущающуюся темноту, что поглощала пейзажи ландшафта, слушая мерный скрип колес, фырканье и цокот копыт лошадей, редкие фразы охраны и их ругань. Тело затекло, мучительно хотелось вытянуться в полный рост, пройтись, но низкая клетка и цепи, сковывающие его, не позволяли.

Уже совсем стемнелось, когда обоз из стражников и заключенных встал на ночлег. Всех их было пятнадцать заключенных и десять стражников. Двенадцать заключенных вели прикованными к общей длинной цепи, а троих везли в двух телегах клетках. В первой клетке везли двух, угрюмых мужиков были они еще молоды или уже в возрасте определить трудно было, оба они были настолько грязны и, обросши, что за дорожной пылью склоченными бородами и скатавшимися длинными, засаленными прядями волос, и лиц – то не разглядеть ни то, что уж их годы. Его самого везли  одного во второй клетке, он и сам сейчас выглядел не лучше тех двоих. Он был жутко грязен, от него скверно пахло, если вернее сказать, воняло, но он уже почти привык к этому, человек, кажется ко всему, может привыкнуть.

Старший конвоя, расставил посты, распределил смены, назначил дежурных по временному лагерю. Дежурные  развели костры, занялись приготовлением ужина для своих и отдельно для заключенных.

___________

Проснулся от весьма ощутимого толчка в правый бок, ножнами короткого меча. Зрение медленно сфокусировалось на щербатой улыбке охранника, что впихнул меж прутьев решетки деревянное, давно не знавшее мытья, небольшое корытце, влил в него, чрезвычайно не аппетитного вида, варево. Это была едва разварившаяся овсяная каша на воде, из приправ и добавок было разве, что грязь да песок, что противно скрипел на зубах. Но и этому вареву уже были рады многие измученные заключенные. Он же еще пока только через силу заставлял себя есть эту дрянь. Есть приходилось прямо руками, потому как столовых приборов для заключенных не предусматривалось. Ел, почти не пережевывая, просто закидывал горстями кашу, словно уголь в печь, как и уголь надобен для поддержания огня, так он поглощал пищу для поддержания жизни.

Пришла ночь, а вместе с ней беспокойный, тяжелый сон.

Как только рассвело и стало достаточно светло он, вынув тетрадь, взялся вновь разбирать красивый, но если можно так сказать, нервный подчерк. Строка за строкой уносился в давным-давно ушедших времен.

7 июня

Из тех крупиц информации, что все же доходят до населения и всех сплетен, можно сделать весьма безрадостные выводы. Создается впечатление, что нас тут под оружием будут держать пока, мы  ни вымри тут все до последнего. Лекарства против вируса  нет и, не остается надежд на появление такового.  Нет ответа и о возникновении вируса, как именно он попадает в организм человека. Высказывают предположение, что возбудитель болезни дремлет в организмах всех людей и что – то тут разбудило механизм уничтожения.

Известно достоверно то, что смертельный вирус поражает, не зависимо от условий проживания, равно как высокопоставленных чиновников, так и бездомных на помойках.