Фур не сразу понял, что от него требуется. Но пронзительный взгляд матери непроизвольно заставил толкнуть мокрых от воды медвежат к челу. Довольная медведица отошла в сторону, а когда медвежата очутились рядом, она повела их на свежую подстилку. Крупный черный нос Зевы, влажный и блестящий, все время шевелился. Уложив медвежат на подстилку, она постояла, поглядывая на берлогу. Пестун, не смея ослушаться, оставался там.

Зева опять заглянула в чело и, широко разинув пасть, показав желтые стертые клыки, издала глухой повелительный звук: «Фу-ур». Пестун пробкой вылетел из берлоги.

Трусливо озираясь, медвежата жались к матери. Мо беспрестанно вертела головой. Бэр щурился: яркий свет застил глаза. Первое время медвежата ничего не видели. Но темнота медленно отступала, и они впервые, как в тумане, увидели мать, поджарую, высокую. Густая шерсть на крутой холке вымазана землей, но под ней угадывались плотные мускулы. Она внушала им непомерную силу и притягательность.

Медведица удовлетворенно улеглась на приготовленную подстилку. Малыши непроизвольно придвинулись к ней, зарываясь в длинную шерсть. И горячее солнце, и много света, и слабый теплый ветерок, и неугомонная суета синичек-гаечек, и дробный стук дятла, и пронзительный крик ворона – все для медвежат было новым, необыкновенным, странным. Их настораживал и пугал резкий скрип дерева. Случайно упавшая пихтовая шишка всякий раз заставляла вздрагивать. Пестун Фур лежал поодаль, касаясь носом материнского тела. Он еще боялся тайги. Но старая медведица была спокойна – она наслаждалась жизнью.

Сочур – река своенравная. Весной разливается широко, беспредельно, скрывая под глубокой водой непроходимые поймы и топкие низины, пригибая и хрястая густые кустарники, подмывая крутые берега с кедровником на них. Поздней осенью и зимой присмиревшая и безобидная на первый взгляд река под толщей льда размеренно несет свои воды в Кеть. Но это лишь видимость покоя.

Вблизи крутых огибней и частых заломов стережет случайного путника ли, проходного зверя ли неминуемая беда. В частые оттепели стремительное течение незаметно подтачивает льды, а образовавшиеся скрытые полыньи таят в себе смертельную опасность. Местами Сочур очень глубок.

Ниже зимовья Рогалевского и чуть выше по течению геологических профилей лесные заломы на реке неимоверно высоки. От ветродува палые деревья и кустарники, подхваченные половодьем, несутся в низовье, загромождая реку у заломов, поднимаются вверх и оседают на годы, заиливаясь, обрастая мхом. Мертвы и зловещи заломы. О них спотыкается полноводная река, ревет и зовет на помощь, словно истошным криком исходит в куче хлама, но все же с трудом прорвав, казалось, непреодолимую преграду, образует узкие рукава с галечником и песчаником на берегу. Дальше, вольготно вздохнув всей грудью, Сочур раздается вширь, уверенно несет свои воды. На многие километры по правобережью на север раскинулись старые гари, густо поросшие прутняком. За ними распростерлась темнохвойная тайга, отданная леспромхозам под сплошную рубку.

Потревоженный зверь покинул веками обжитые места. Потесненный человеком, он стал отступать в Кедровую падь, отгороженную от внешнего мира топью и болотами. Спасаясь от цивилизации, идут сюда лоси и медведи, волки и росомахи, бегут соболь и белка, летит боровая птица.

Тихо и покойно здесь.

Время пришло весеннее, пожалуй, самое опасное для медведей и лосей. Медведи выползали из зимних берлог, искали пропитание, были тощи, голодны, злы. По лесам рыскали кровожадные волки. Лоси, изодрав ноги в кровь об острую кромку твердого наста, искали укромные места. Но и это не спасало их.