Я, улыбаясь, пошёл прочь.

Когда я был мальчиком, то мечтал, чтобы я, каков я есть, со всеми дурными и хорошими своими свойствами, был самым плохим человеком на земле, а остальные люди чтобы были лучше, краше меня. Пусть бы меня презирали и, быть может, посадили бы в тюрьму за посещавшие меня дурные мысли или сделанные мной проступки, но зато я бы радовался, что остальное человечество превосходит меня нравственно. О, как я мечтал об этом!

Но это было очень давно…

Вскоре я остановился. Куда пойти? Тут мне пришло на память, что в кинотеатре «Москва» идёт ретроспектива американских фильмов. Пойду туда. Тем более, что в этот кинотеатр могу пройти бесплатно. Один знакомый открыл мне секрет, что в баре «У Ханжонкова», что в подвальчике кинотеатра, работает некий Давид, приятель его приятеля. Так вот, проходя мимо билетёрши, стоящей у входа, нужно только сказать: «Я к Давиду», и вас пропустят. Правда, могут переспросить недоверчиво, но тут нужно не теряться, а повторить спокойно: «К Давиду».

Последний сеанс в этом кинотеатре начинается в девять вечера. Я отправился до площади Маяковского пешком, потому что оставалось в запасе много времени. По дороге я купил хлеба в булочной и пачку вермишелевого супа на вечер.

Я мыслями целый вечер был прикован к сцене, что произошла утром. Чуть ли не в сотый раз прокручивал как вошёл в деканат, что говорил, как сел, как отпрянули педагоги, как смутился Николай Пафнутьич, какие глаза, полные холодной ярости, были у Порожнего, его монолог, – и всё более погружался в тихое отчаяние. Я заставлял себя думать о чём-то другом, цеплялся за иные воспоминания, но это удавалось с трудом.

1.

Фильм, который должен был демонстрироваться, назывался «Тутси». Когда-то я уже смотрел его, и мне он понравился, любопытно взглянуть сейчас. Я постоял у кинотеатра, потом вошёл. Пароль сработал безотказно. В баре, этажом ниже, было сильно накурено и шумно. Однако приятно после ходьбы и уличной тревоги ощутить себя в уютном, тесном кругу людей, к тому же не обращающих на тебя ни малейшего внимания.

По телевизору, что стоял на барной стойке за спиной у субтильного бармена, шло сольное выступление какой-то оперной певицы. Звук телевизора был приглушён, и гул человеческих голосов в зале заглушал её пение. Я, размешав ложечкой сахар, осторожно отхлебнул горячий чай, и некоторое время наблюдал за безмолвными гримасами певицы, потом стал рассматривать посетителей бара. Особенно привлекли моё внимание те, что сидели за соседним столиком: двое мужчин с двумя девицами. Вскоре я догадался, что эти девушки из начинающих проституток. Мужчины были восточного типа, безукоризненно элегантно одетые. Один сидел спиной ко мне, с мощной шеей и покатыми плечами, с маленькой головой, стриженной под ноль; другой в полупрофиль, такой же брутальный, только с длинными волосами и в очках с золотой или позолоченной оправой. Стол их был заставлен разными вкусными блюдами, стояла бутылка дорогой водки. Все четверо курили, ели, выпивали и общались. Одна из девиц, менее красивая, держалась поуверенней, но вульгарней своей подруги. Она выдыхала дым в лицо лысому ухажёру, временами громко и противно смеялась. Вторая старалась подражать первой, но то и дело румянец покрывал её щёки. Меня удивила именно она. Странно видеть стыдливый румянец у девушки, выбравшей стезю проститутки… Впрочем, ничего странного – веяние времени…

Минут за десять до начала сеанса на эстраду, что была прямо предо мною, влезло трое мужчин. Вначале я подумал, что это хулиганы – у них был угрюмый, недовольный вид, – но оказалось, что это музыканты. Один из них сел за рояль, другой повесил на грудь электрогитару, третий взял в руки саксофон, и через минуту полилась приятная, семидесятых годов, мелодия. Я посидел ещё минут семь, потом отправился наверх в кинозал.