– Ты знаешь, что в нашем ликбезе сегодня Леонов выступает? – вдруг спросил Витька. – Как раз над нами, в актовом зале на пятом этаже.

– Какой Леонов? – равнодушно отозвался я. – Космонавт?

– Артист. Евгений Леонов.

– Нифига себе! А не врешь? Что-то я афиш не видел…

– Было объявление на входе в корпус, от руки на клочке туалетной бумаги накарябанное.

– А когда выступает?

– Вроде, сейчас, в три часа.

– Пошли посмотрим.

– Пошли. А ты же хотел часы…

– Часы не убегут, а Леонов может…

Мы поднялись на пятый этаж, открыли одну из двух здоровенных створок дверей и вошли в зал. Зал был сравнительно небольшой, во всяком случае, намного меньше громадного зала в А-корпусе, но тоже с рядами мягких кресел и сценой. По сцене бегал небольшой человечек, в котором мы узнали звезду советского кино Евгения Леонова. Ну не то чтобы прямо бегал, но довольно бодро сновал туда-сюда. Зал был почти пустой, и мы с Витькой, стараясь не топать, прошли поближе к сцене. Отсчитали от нее три ряда и уселись в четвертом. Хотя студентами мы стали менее полугода назад, жизнь как-то быстро научила нас не садиться в первый, а лучше и во второй и третий ряды, которые всегда были предназначены для официальных лиц. И неважно, что здесь даже первый ряд был практически пуст – сидела там только пара человек, судя по костюмам без галстуков, относившихся, скорей, к лицам полуофициальным. На нас с Витькой они не обратили внимания. Зато Евгений Леонов покосился на нас и слегка притормозил, словно раздумывал, не сделать ли паузу и не поприветствовать ли новых зрителей. Но тут на сцену выскочил новый персонаж, и великий артист упустил возможность сделать нам приятное. Потом, наверное, локти себе кусал – где он еще нас с Витькой увидит…

Пьеса с его участием шла минут сорок. Потом мы узнали, что кроме него в пьесе участвовали артисты областного драмтеатра, которые старались соответствовать великому Леонову, но, когда он появлялся на сцене, маленький и сутулый, остальные будто пропадали куда-то. После спектакля мы с Витькой били в ладоши, не жалея их, и кричали «Браво»!..

Так что с часами опять не получилось. Когда после спектакля мы, отстояв очередь в столовую, разом пообедали и поужинали, на Витькиных часах было уже шесть вечера. Какой уж тут «Дом быта».

…А в пятницу… Тут придется поподробней. Когда я вернулся в общагу, мои биологические часы показывали 18:40, и, взглянув на часы над вахтершей Полиной Сергеевной, я удовлетворенно обнаружил полную тождественность между живыми часами и их механическим аналогом. Если бы биологический хронометр не подводил по утрам, я, может, и не рвался бы отдавать часы в починку.

– Студент Семенов, 1 курс, пятая комната, следую по маршруту: институт – общежитие ПТЭФ – пятая комната. Жалоб и заявлений не имею, – отрапортовал я Полине Сергеевне и пошел в свою конуру.

– Глумление над дежурным вахтером? Завтра же доложу декану! – услышал я вслед недружелюбный крик Полины Сергеевны, но возвращаться не стал.

В комнате на стульях и кроватях проходила конференция с участием Германсона, Мирнова и соседей из 6-й комнаты, Керенкера и Женьки Ефремова. Про Керенкера я уже как-то рассказывал, это был веселый худощавый парень с большим носом, рассчитанным на двух человек, но доставшимся ему одному. Бесцеремонный, хамоватый, но в целом безобидный студентвторокурсник. Женя Ефремов, небольшого росточка парень, был с нашего потока, учился, кажется, в 17-й группе. Он был младшим по возрасту в нашей общаге, только преодолевший 17-летие, имел совершенно детское лицо, и, когда я встречал его в институте или общаге, мне всегда хотелось дать ему конфету. Несмотря на свой юный возраст, Женька любил выпить. Пил все, как губка. Может, хотел доказать всем, что он уже большой мальчик, может, еще что, но одно время мы были убеждены, что он сопьется. Женька удержался и окончил институт вместе с нами. Но до этого было еще далеко, а пока Женька скромно сидел на моей кровати и слушал Керенкера вместе с другими участниками конференции. Я согнал Женьку со своей кровати, уселся сам и тоже стал слушать, как Серега Керенкер агитировал слушателей пойти завтра после уроков на заработки. В то время была небольшая конторка по найму рабочих без устройства на работу. Что-то вроде биржи труда, но только с поправкой, что это были 80-е годы. По заявкам, поступившим от предприятий города, нанимали людей на конкретные объекты – на конкретное время, на конкретный вид работ. Время работы варьировалось от «немедленно», до «ближайшей ночи». 90 процентов наемников были студентами или профессиональными бомжами, но бывали и крепкие мужики, уже сбитые в бригады, подрабатывающие таким образом. Их на улице Громобоя знали и всегда наиболее денежные варианты откладывали для них. Платили по-разному. Можно было попасть на разгрузку сыпучих материалов, вроде цемента, и заработать на этом по червонцу (10 советских рублей) на человека, можно на погрузку ящиков в товарняк на железнодорожном вокзале и получить по три рубля на душу. А можно было наняться в одну из множества Ивановских текстильных фабрик и целую ночь катать тележки с ватой. Там выходила пятерка на клюв. У каждого из вариантов были свои плюсы-минусы. Самый денежный, с цементом, был плох тем, что после работы мы на 70 процентов состояли не из воды, как остальное человечество, а из этого самого цемента. Сутки потом мы дышали цементом, ели цемент, пили цемент. Плесни на нас ведро воды с песком, и мы превратились бы в памятники. Катать вату было, конечно, легче, но ее катать приходилось целую ночь, да еще и утро прихватывали. Смена была с 22:00 до 6:00. Рассчитывались где как. Где-то сразу, где-то к концу недели, а где-то к концу месяца. Причем чем дальше, тем хуже становилось. В описываемое время, а это 1981 год, даже самые скупые из нанимателей – текстильщики – платили сразу после смены, а года через 3–4 даже за цемент, за который сначала рассчитывались чуть ли не до начала разгрузки, теперь норовили отдать попозже. Ребята рассказывали, что кого-то и надували. Нас, правда, нет. У нас временной период найма был ограничен учебой, поэтому в основном мы старались попасть на текстильные фабрики в ночь. Ночь работали, а днем на лекциях отсыпались с широко раскрытыми глазами. Главное было не храпеть…