– Диспетчер слушает.

Видно, и в диспетчерской тоже были споры юмора со строгостью. Но строгость и чёткость была для нас важнее, как-никак висим на смертельной высоте, на стальной нитке.

Женщина заговорила с женщиной:

– Мы застряли в лифте дома номер восемь.

– Какой подъезд?

– У нас один подъезд.

– Дом номер семь?

– Восемь!

– Лифт большой или маленький?

– Маленький, он у нас один вообще-то.

– Так…

– Ну скоро вы? У вас на пульте должно фиксироваться всё, что я вам сказала: и дом, и улица. Я знаю, сама работала.

– У меня пульт сломался. Этот что ли тут крутил…

Моя соседка взорвалась:

– Вы что там, с ума сошли?! Понаберут всяких! Откуда приехали? С каких гор слезли?

На том конце послышалось аханье.

– Что вы себе позволяете?! Я местная, а не какая-нибудь! Пенсионерка заслуженная!

Мне захотелось попросить к микрофону того начального шутника, с ним бы, я думаю, мы быстрее договорились.

Перепалка постепенно утихала, моя женщина, видя, что погорячилась в отношении хозяйки пульта, извинилась. Та, сердито помолчав, наконец сказала:

– Ладно, сейчас свяжусь с бригадой лифтёров, она как раз у вас там на чердаке. Ждите.

И опять рассказы про упавшие лифты, аналогия с банкой консервов, которую если сильно шмякнуть об пол, то можно не надеяться на что-то целое внутри и прочее. Наконец, лифт дёрнувшись, совсем медленно пополз вниз.

Двери открылись на ближайшем нижнем этаже, как это обычно бывает в таких случаях. Бело-зелёная стена с коричневой цифрой, которую не так уж часто я получал в жизни. В средних классах школы я искусно переправил на неё двойку по алгебре, потом, правда, пришлось расплатиться за такую коррекцию красной кожей на филейной части.

Слева от лифта находилась квартира 27. В ней никого уже не было. Валялась табуретка, рядом упала люстра. На столе лежала записка: «В моей смерти прошу винить всех плохих людей».

Этот пролёт прошёл в молчании. Только я кашлянул.

4-й

ЭТАЖ

Лифт снова остановился, но теперь он открыл свой перевёрнутый железный рот.

На этаже стоял человек суровой внешности. Сердитые, как у сычика, глаза смотрели на нас.

– Вверх? – спросил он.

– Лифт, когда идёт вверх, не останавливается, мы вниз едем, – пояснила женщина.

Это видно разозлило мужчину. Он сказал, что ему нужно вверх и уже было ступил в кабину, когда соседка отважно преградила ему вход своей мощной фигурой, надавив кнопку первого этажа. Мужчина выбросил бранное слово, но отступил.

– Вот, так! – победно вскинула голову женщина.

И я понял, что она этим хотела сказать: начинать надо с лифта.

– Господи, доедем ли сегодня… – протянула спутница.

Вспомнил я, что до сих пор не знаю, как зовут мою соседку. Марья Николаевна? Ей бы пошло. Странно, вроде говорим друг с другом (я, положим, всё больше слушаю), а имён не знаем. У молодой и симпатичной я бы сразу узнал и представился, а здесь как-то неловко. Так можно всю жизнь прожить в доме, общаться с человеком и не знать, как его зовут.

Тем временем безымянная женщина заговорила о стоянке машин около дома. Мол де она возделывает маленький садик за домом, там у неё клумбы с цветами, а автомобилисты паркуются почти на них. И астры с гладиолусами страдают.

Мне было всё равно, машины не было, а к цветам я, как всякий асфальтовый горожанин, равнодушен. Дарю обычно хризантемы, мне кажется, у них есть редкое совпадение цены и качества. Кстати, одна моя знакомая как-то сказала, что настоящая женщина должна даже какать хризантемами. Я тогда, помню, неуклюже ответил про цветочную диету и зелёную кровь.

Квартира № 15.