Да, это было любимое существо, но оно пришло из какого-то параллельного мира. И обладало неведомой ей моралью…

Пока гад пресмыкался перед ней, Тиликва не столько слушала, сколько пыталась понять его как ящера, в смысле, как мужчину. И вдруг подобно зарнице блеснула догадка: мораль Синеязыкого состояла в отсутствии морали. «Он же чувственно туп. Это не ящер, это жестокий безумец, а потому и дети его – выродки».

Тиликва почувствовала, что она потеряла не только духовную опору, не только веру в жизнь, но и что само основание её трещины будто покачнулось… Она потеряла сознание…

Когда среди ночи Тиликва пришла в себя, поняла, что изнасилована. Но её это не огорчило. Потому что хуже духовного изнасилования, которое она пережила с Синеязыким, уже ничего быть не могло. Её мир был разрушен, как она чувствовала, окончательно.

Тиликва вновь зачала. В молитвах она просила великое Непостижимое о благодати любви к нечистоте, которую теперь несла в себе. На это ушло всё время беременности.

Над моей ящерицей смеялись подруги… Кто больнее подруг высмеет горе, особо ежели за глаза?.. Приходила мерзкая Бородатая тётка и тоже хохотала в лицо Тиликве:

– Идиотка. Мой он. На что рассчитывала, когда задницу-то подставляла, а? Удержать думала? – Ха!.. Святая наивность… Мой, поняла? И навсегда… Утрись!..

Тиликва недоумевала: «Как же так, у меня такая чистая душа, а Синеязыкий выбрал столь грязную спутницу жизни… И почему только мужиков так тянет на куски женского дерьма?..» – Тиликва не находила ответ на собственный вопрос и грустила.

Не зная всего этого, мы с Томасом, конечно, не понимали, чем был вызван скорбный вид Тиликвы. И даже радовались появлению многочисленного потомства: на этот раз она выродила девять мальчиков и девять девочек. Те явно любили мать: они льнули к ней, карабкались к маме на шею, на спину и весело на нас посматривали… «Эти в меня пошли», – думала Тиликва.

Мы с Томасом улыбались до ушей. И если не смеялись, то только потому, что боялись вспугнуть семейство, казавшееся если не святым, то счастливым – почти точно. Почти – если бы не глаза Тиликвы…

Да, радость материнства это одно. Но бывают в жизни такие душевные раны, уврачевать которые не властно и само время. Они – наказание свыше, искупление наше. И раны эти благо переживать с благодарностью к непостижимому Небу, с любовью к Нему и великому Закону Воздаяния… Тиликва поступала именно так. Длительные молитвы давали себя знать…

Через восемь месяцев дети выросли. От невозможной тесноты в доме пошли обиды, недовольства, распри и, наконец, драки. Драки становились кровавыми. Тиликва старалась разнимать детей. Но однажды при этом набросились и на неё самоё…

Страсти не имеют границ и укорота на Земле. А отказаться от страстей ящерицы не могли. Это доступно только человеку, полностью погружённому в молитву, и то не всякому.

Тиликва была серьёзно ранена. И опомнившиеся дети тщетно пытались просить у неё прощения.

Ночью, когда все уснули, Тиликва оставила родимый дом и поползла куда глаза глядят, оставляя кровавые следы.

В очередное посещение скалы Тиликвы мы с Томасом сколь не ждали её появления, а не дождались. Одна ящерица загорала на месте Тиликвы, но это была не она. Другие бойко то вбегали, то выбегали. И их было всего три. Мы почувствовали недоброе, но не придали этому значения.

– Ладно, поехали, с досадой сказал Томас, – которому надело ждать, – воллемию (Wollémia) покажу.

– Что-что?

– Увидишь, – бросил в полуобороте Томас.

Я имел все основания ему доверять, и мы двинулись.

Ехали довольно долго, попали в каньон. И там нам дорогу преградило исполинское дерево, лежащее на земле.