Худой и долговязый, он стоит, опершись локтями о столик. Растрепанные вьющиеся светлые волосы Адама падают ему на плечи и лезут в глаза, а на носу поблескивают пижонские очки в золоченой оправе. На Адаме короткое приталенное клетчатое пальто, немного похожее на бушлат. Такого пальто, наверное, нет ни у кого в Варшаве. Марек знает, что это пальто Адаму привез из Лондона его отец Петр Лигонь, когда ездил на фестиваль органной музыки. Но клетчатое пальто не единственный козырь Адама. Сегодня он пришел на встречу с приятелями в вельветовых, бутылочного цвета джинсах и ботинках на толстенной, в два пальца белой каучуковой подошве.

За спиной Адама – широкое окно с большими белыми буквами, из которых складываются два слова – КАФЕ «СОРОКА». За темным стеклом – Банковская площадь, скользящие по рельсам желтые коробки трамваев, лаковые кузова автомобилей, белые шары фонарей, горящие в сумерках. Ветер крутит по воздуху поземку, прохожие зябко ежатся и поднимают воротники. Уже начался март, а весна что-то не торопится в Варшаву.

– Как прошли концерты? – интересуется Юлия.

– Как обычно, – ворчит Адам. – Аншлаг, в зале яблоку негде упасть. Овации по полчаса. Ты же знаешь, у отца по-другому не бывает. Органистов такого уровня во всем мире по пальцам можно пересчитать.

– Это замечательно! Просто чудесно! – восторженно говорит Юлия.

Панночка смотрит на Адама сияющими глазами. Глаза у Юлии огромные, как пишут, в пол-лица, и серые, словно пасмурное небо. Мареку вспоминается, как они гуляли вдвоем по набережным Вислы, была осень, с неба лился тусклый гаснущий свет. Наверное, в эти октябрьские дни Марек и влюбился в Юлию. Он не мог оторвать от панночки взгляда, его околдовали эти чудесные серые глаза. Случалось, Марек принимался что-то рассказывать и забывал, о чем говорит, стоял и смотрел, как в серых глазах Юлии отражается медлительная Висла с тусклой зеленоватой водой и каменные здания с черепичными крышами, стоящие на набережной, и он сам – нескладный, худой, с этими нелепыми усиками и растрепанными на ветру темно-русыми волосами. Конечно, Юлия видела, что Марек по уши в неё влюбился. Она не отталкивала Марека, но и не подпускала ближе, она радовалась его звонкам, и соглашалась посидеть в кафе или погулять по Варшаве. Юлия словно ждала чего-то и никак не могла решиться. А потом появился этот чертов Адам.

– Да, это чудесно, – соглашается Адам, сделав при этом кислое лицо. – Вот только настроение у отца хуже некуда, когда он возвращается в Варшаву.

– Почему так? – спрашивает Юлия.

Игнаций вздыхает и оглядывается через плечо на маленький зал кафе с дюжиной столиков. Все столики заняты, слышится гул голосов, в воздухе плывет серый табачный дым. На стенах кафе в декоративных рамах развешены репродукции графических черно-белых работ Бруно Шульца. Когда Марек первый раз заглянул в «Сороку», он весь вечер разглядывал эти репродукции, так они поразили воображение молодого человека. Мрачная графика Бруно Шульца притягивала и пугала Марека, ему казалось, что сквозь тонкое стекло в зале кафе сочится темная болезненная эротика, целиком захватившая автора.

– Отец говорит, что там даже воздух другой, – Адам поправляет пальцем свои пижонские очки в тонкой оправе. – А здесь, в Варшаве ему нечем дышать. Он начинает здесь задыхаться.

– Может, у него астма? – спрашивает Марек.

Он с удовольствием разглядывает два ярких прыща у Адама на лице – один на лбу, а второй возле носа.

– Прыщи просто кошмарные! – думает про себя Марек. – Да, надо сказать, они порядком портят это смазливое личико! Да я бы из дома постеснялся выходить с такими прыщами.