За тебя бы все легаты

На дебатах серенады,

Гимны, дифирамб, виваты

В Риме дико распевали б.

Ни один поэт не в силах

Красоты твоей исчислить.

Ни одна душа тебя

Не должна смущать, любя.

Как прекрасно тонко выжжен

Всяк твой властный локон рыжий,

Как же светится улыбка —

Краше месяца и слитка,

И в глаза ты окуная

Небеса и океаны,

Подчиняешь их коварно,

Как земная Клеопатра, —

Уж пленённые атланты

Ждут одной твоей команды;

Пруд, река, трясясь от жажды,

Ждут, пока приказ отдашь ты;

Солнце, ветер, мысы, пляжи —

Всё на свете, листик каждый…

Только ты скромна.

Медленно крутится старая мельница,

День, как и лопасти, еле шевелится,

Солнце с зенита уставилось пристально,

Сено разложено в копны бугристые.

Рядом старик, что бледнее гуся,

Бродит и шепчет поодаль гумна:

«Нужно следить, отвлекаться нельзя,

Эта скотина довольно умна».

Вдруг показался, у дерева рыская;

Взгляд старика заблестел: «Уже близко он».

Тут же движением быстрым, как молния

(Не привыкать), миг-другой – и замолкнул он.

Под жернова половину пустил,

Сеном остатки надёжно укрыл.

Рано управился – нет и пяти,

Весело кушать пошёл он икры…

Медленно крутится старая мельница,

День, как и лопасти, еле шевелится,

Солнце с зенита уставилось пристально,

Сено разложено в копны бугристые.

Седьмая печаль

В поезде душным и солнечным днём

Девочка с мамой стояла вдоль окон

И голубым, словно море, огнём,

В угол мой глянув, обдала, как током.

Чудилось мне, будто взгляд её – в нём —

Весь этот мир удивительный соткан.

Множество бед – мне казалось, их нет,

Было достаточно смелой улыбки,

Только наивного личика свет,

Искренней, детской весёлой ужимки,

Как ещё больше был поезд согрет,

Как стыли мысли все, словно на снимке.

Порванный ветер насвистывал мне,

Лязгал вагон, но я даже не слышал;

Местность кусками мелькала в окне —

Я не смотрел: был я где-то повыше…

Лишь возвращаясь, я снова бледнел:

Горечь вся, люди все – были они же:

Мать безучастно смотрела в окно,

Толпы других семенили понуро,

Кто-то шумел или был отстранён,

Кто-то слезами играл увертюры,

Кто-то под нос всё твердил об одном,

Несколько замерли, словно скульптуры.

Лишь эта девочка лет девяти —

Радость последняя – тешила сердце,

Что еле билось в холодной груди;

Пламенем глаз так хотелось согреться,

И забывалось, что ждёт впереди…

Солнечным днём поезд ехал в Освенцим.

Колыбельная нерождённому

Ты спишь в колыбели,

В невидимой келье,

В самой надёжной кроватке.

Мрак. Никакие нападки

Нарушить покой не посмели.

Так. Безмятежно и сладко

В твоей невесомой постели.

Ты спишь в колыбели,

На простыне белой,

Простыне звёздных волокон.

Тихо. Воинственный слоган

Не слышен, в сохранности тело;

Боль, угрызения, голод,

По счастью, тебя не задели.

Ты спишь в колыбели,

Цветут иммортели,

Розы цветут и тюльпаны,

Небо в закате багряно,

А где-то черешни поспели,

Где-то сверкают барханы,

И море скребётся о берег.

Ты спишь в колыбели,

Не зная веселья,

Миру неведомый. Пусть ты

И не узрел красоту всю,

Пусть птицы тебе не пропели —

Ты не обманут был чувством,

Сияньем и радостной трелью.

Ты спишь в колыбели,

Без призрачных целей…

А колыбель бесконечна.

Каждого без исключенья

Она постепенно расселит,

И не имеет значенья,

Что мы послоняться успели.

Ты – это средство не знать пустоты. Кромешной.

Я – в голове содержу всю тебя. Помешан.

Ты – производное новой звезды. И древних.

Ты – повод переписать весь псалтырь. И требник.

Ты – целиком воплощенье мечты. Заветной.

И – Афродите к тебе не прийти. С советом.

Ты – золотые пески всех пустынь. И больше.

Ты – пахнешь, как полевые цветы. И тоньше.

Ты – греешь так сильно – мне не остыть. Без шансов.

Твой – будоражащий взгляд не даст от-Дышаться.

Ты – всю жизнь делаешь чем-то простым. Прекрасным.